Поручик ответил:
— Здравствуйте, ваше превосходительство! Но на мне пока мундир кавалергарда!
— Я сам буду носить этот мундир и хочу, чтобы и вы его носили!
— Ваша слава уже известна всей России, и вы можете восстановить и облагородить этот мундир в глазах нации. Мне же, в мои лета и в моем чине, невозможно начать военную карьеру жандармом.
— Итак, мы расстаемся, — с обидой сказал Бенкендорф.
Сейчас он присматривался к инженеру и композитору ротмистру Алексею Львову, который ему понравился и мог бы исполнять обязанности адъютанта превосходно. Вдобавок ротмистр обладал каллиграфическим почерком.
Поблескивая глазами от усердия и возбуждения, Ордынский сообщил:
— Пушкина привезли, ваше превосходительство.
— Он приехал по приглашению императора сам — лишь в сопровождении конвойного офицера.
Учить их надо — бестолковых! Не чувствуют, куда ветер дует. Бенкендорф подошел к окну, но увидел вдали карету без Пушкина. Вельш стоял у дверцы. Беседа императора с Пушкиным осталась никому не известной.
Поэт молчал, считая — и справедливо — неловким передоверять близким слова и мысли императора.
— Мне он любопытен, Бенкендорф, — сказал назавтра император.
— Будут ли какие-нибудь распоряжения относительно Пушкина, ваше величество?
— Я хочу основательней познакомиться с его сочинениями. Велите сделать выдержку кому-нибудь верному, чтобы она потом не распространялась.
Позже он напомнит Бенкендорфу об этой выдержке и, получив, зачитается.
— Во время занимательной беседы с Пушкиным я решил принять на себя обязанности его цензора, избавив от общего порядка представления авторских произведений в цензуру. Полагаю, это разумный выход.
— Подобной милости не получал никто в России, государь!
— Ты побеседуй с ним тет-а-тет — услышишь много интересного.
— Если это не приказ, ваше величество, то увольте. Я равнодушен к такого рода поэзии. Для меня образец Гёте, а из наших Василий Андреевич Жуковский. Я несколько раз посещал Гёте в Веймаре, если не ошибаюсь, то в пятнадцатом, семнадцатом и двадцать третьем годах. Тамошний канцлер фон Мюллер был другом детства моего младшего брата Константина. Они до сих пор сохранили между собой тесные отношения.
— По-моему, в двадцать третьем году ты не ездил в Веймар. Что у тебя с памятью?
— Я отлично все помню. На пороге его дома выложено «Salve»[65], как в Помпее. Бюсты Шиллера и Гердера. Кажется, слепок гипсовой статуи Юпитера, привезенной из Рима. Гёте для меня олицетворяет поэзию и для вашей матушки тоже.
— Ну, оставим все это, любезный Бенкендорф. Ты служишь мне и России. Попробуем обратить этого талантливого человека в истинную веру, отучим от атеизма и направим перо на пользу обществу. И если он будет нуждаться в послаблениях — я готов. Советую: подружись с ним.