— Нет, — повторила Чинни почти радостно. — Она не любила тебя.
— Заткнись! — прорычал Гулу. Резким толчком он опрокинул ее и выместил свою ярость, вину и утрату у нее между ног.
Затем, как обычно, он швырнул ей свою потрепанную «Бхагавад-гиту».
Не глядя на него, Чинни расправила на ногах нижнюю юбку и раскрыла книгу.
— «Совершенное блаженство воцаряется лишь в умиротворенной груди, в бесстрастной душе, очищенной от обид…» — начала она, но потом запустила книгой ему в голову.
— Ты что?
— Уходи, — сказала Чинни, глаза у нее сверкали.
— Послушай…
— Уходи! Не хочу тебя больше видеть. Никогда.
— Но как же ты справишься без…
— Без тебя? — фыркнула она. — Думаешь, все эти годы я ни в чем себе не отказывала? Да половина моего заработка уходит мадам 1&нга Баи, на квартиру и еду тоже немало, а ведь нужно еще платить взятки бахэнчод полиции. Ты платишь мне ровно столько, чтобы не помереть с голоду, но этого никогда не хватит, чтобы выйти на волю.
Гулу отвернулся.
— Ты обещал когда-нибудь меня забрать, — напомнила Чинни. — Но все это время ты любил Авни. Умерла-то она, но призраком для тебя стала я.
— Нет-нет, — стал уверять Гулу. — В этот раз все по-другому. Я больше не смогу вернуться на Малабарский холм. Я увезу тебя отсюда. Обещаю.
Чинни ему не поверила, но позволила обнять себя, предавшись иллюзии. Гулу зарылся лицом в ее волосы, пахнувшие жасминовым венком, который помялся во время их близости. Непросто будет оторваться от повара Канджа, Парвати с Кунтал и даже от его хозяев. Малабарский холм был его домом — даже в большей степени, чем многолюдные трущобы детства или вокзал Виктория, где прошли юношеские годы. Малабарский холм вновь поманил его, когда Чинни заговорила о квартире, которую они снимут в северо-восточном пригороде Бомбея.
— Новенькая посуда, приличная ванная, — перечисляла она, — и тишина всю ночь, чтоб ни одна собака не гавкнула под окнами до самого утра.
Гулу кивнул:
— Да-да, всё-всё.
Но сам он думал о том, что совершил в роковой день много лет назад, когда темнота поглотила солнце, небо почернело и светилась лишь тонкая лучина луны. Глубокий и неослабный стыд вынудил его заглушить это воспоминание, забыть о том, что желание способно привести в столь мрачное место. С тех пор он цеплялся за идиотскую надежду, что Авни однажды вернется. Но теперь, когда Гулу узнал, что она мертва, стыд сменился гневом — и тошнотворным страхом. Воспоминание тринадцатилетней давности маячило вдалеке отравленным кинжалом.
— Что еще? — разозлилась Чинни. — Ты меня даже не слушаешь!
Гулу невольно вздрогнул.