[214] — места погребения на речном берегу, дабы избавиться от древнего родового проклятья. Вступив на
шамшан в ту безлунную, ненастную ночь, царь увидел жуткое зрелище: волков, чья шерсть горела голубоватым пламенем, и огромных медведей, что раскапывали своими лапищами недавно похороненных. Злобные духи ползали по земле в красноватой мгле, толстые черные змеи шипели, раскачиваясь на голых ветвях, а гномы плясали над погребальными кострами. Грозный йог Шанта-Шил сидел посреди всего этого разгула, испачканный кровью и натертый пеплом, призывая Кали, богиню смерти.
От леденящей истории царя Викрамадитьи Гулу застыл перед воротами кладбища. Он еще раз глотнул самопального дару, прихваченного с собой. Он редко употреблял спиртное, с тех пор как поступил на службу к Маджи, и оно сразу ударило в голову, придав решимости. От страха мурашки побежали по спине, едва он проскользнул в открытые ворота, вспоминая слова Авни: «Посмотри на младенца. Лишь тогда ты поймешь».
Движимый любовью или безумием, но больше всего на свете желая вернуть Авни, Гулу сделал еще шаг и в страхе уставился на оскверненную землю. Огороженная стеной территория площадью два акра была покрыта черным щебнем, и битые камни торчали из многочисленных щелей. Из-за дождя замкнуло проводку, и флуоресцентные лампы, обычно освещавшие участок, мокли в кромешной темноте. Двое «неприкасаемых» бродили вокруг навесов крематория, где лежали покойники; рядом с каждым — по четыреста килограммов дров. Смрад от трупов, принесенных скорбящими сыновьями и братьями и кремированных в тот же день, уже наполнял воздух беспросветной тоской.
Сразу же за маленькими крематориями на дальнем конце кладбища Гулу высмотрел небольшой клочок рыхлой земли, где хоронили детей и младенцев, завернутых в плетеные бамбуковые циновки. Площадка была окружена или, точнее, огорожена зарослями деревьев, чьи зеленеющие ветви заслоняли лунный свет, пробивавшийся сквозь тучи. Пытаясь отговорить себя от задуманного, Гулу пробормотал стих из Бхагавад-гиты: «Всякий раз, когда сердце твое обезумеет и вырвется из-под узды, осади его и верни в руки своей души».
Но, произнеся эти слова, он понял, что ему не хватает сил. Его заворожила другая строчка — куда более убедительная и старая как мир: «Раз я люблю, чего же мне страшиться?» Он обошел кладбище по периметру, прижимаясь спиной к стене и не сводя глаз с двух мускулистых «неприкасаемых», которые сидели на корточках у погребальных костров и помешивали раскаленные уголья, чтобы останки сгорели дотла. Пылающие костры уже успели превратиться в мерцающие груды пепла и костей, что отбрасывали неверные отблески на темные лица. Гулу слышал, как «неприкасаемые» тихо переговариваются, изредка покашливая.