Ночью я проснулся под высокими звездами. Услышал двойное дыхание Петра и Гали, лежавших на своей подстилке метрах в трех от меня. Они словно специально легли по другую сторону потухшего костра, над которым стояла треножка. Мирная ночь настраивала на спокойное течение мысли.
Справа от них лежали мой рюкзак и Гулин двойной баул. Ни Петр, ни Галя к ним не прикасались, что сейчас мне казалось очень странным. Только баллон с водой лежал у потухшего кострища. Я посмотрел на наши с Гулей вещи. Неужели записанное в новой конституции Украины уважение к собственности не позволило моим тюремщиками поинтересоваться содержимым рюкзака и баула? А ведь там и рукопись Гершовича, и донос-рапорт ротмистра Палеева, который, собственно, и определил цель моего бегства-путешествия. Странно, что они даже не спросили – что у нас там лежит… С одной стороны, такое их поведение меня успокаивало, да и с самого начала был в их агрессивности какой-то дилетантизм, непрофессионализм, позволявший не воспринимать их всерьез, как угрозу моей жизни. Они словно играли в агрессивность. Я вспомнил все, что знал и слышал об УНА-УНСО в Киеве. Вспомнил резкие и агрессивные лозунги, манифесты, предвыборные программы. И (по какой-то странной ассоциации) выплыл из далекого прошлого театр Леся Курбаса. Да, в их агрессивности было что-то театральное.
Успокоенный этими размышлениями, я снова заснул.
Спал я крепко, но меня тревожили какие-то странные звуки – то ли всхлипы, то ли вскрики. Потом я увидел сон – Гулю, ее красивое чистое лицо, карие глаза напротив моих глаз. Мы словно говорили во сне глазами, а потом я погладил рукой ее волосы, такие мягкие, шелковые. И ее дыхание, сладко-соленое, легкое – я перехватывал его ртом и делал своим дыханием. Я хотел, чтобы мы дышали одним и тем же воздухом, чтобы у нас все было общее и только наше.
Я проснулся от прикосновения ее горячих сухих губ к моему лбу.
Руки мои были свободны, только запястья, измученные веревкой, чесались, словно искусанные комарами.
– Тише, это я, – тепло выдохнула Гуля, склонившись над моим лицом. – Подожди, я разрежу веревку на ногах.
Ее голова уплыла от моего лица. А я лежал неподвижно на спине и ждал, когда она снова заслонит надо мной небо.
– Все, – прошептала она, усевшись рядом на подстилку.
– А они? – спросил я тоже шепотам.
– Я их связала.
– Тогда почему мы говорим шепотом?
– Потому что ночь. Они, может, еще захотят поспать…
Я кивнул. Попробовал подняться на локтях. Но Гуля остановила меня.
– Еще рано, – прошептала она. – Давай полежим до рассвета. Я тоже хочу спать.