Слушали его с нетерпеливым вниманием, как быстро думающие, но хорошо воспитанные люди слушают человека, привыкшего медленно и подробно повторять отлично известные им аргументы.
— Уже тут, уже пока мы разбираемся, где здесь факт — можно наворотить до небес и поколения сбить с толку, потому что сами знаете, мы тут худо-бедно варим в своих профильных специальностях. А во всем остальном — что сдавал, то и запомнил. А этот ваш Хендриксен, он же выбирает, чем нас повкуснее накормить, чтобы у нас, значит, мотивация не отвалилась. Творец великого прошлого…
Анаит насторожилась — и немедленно услышала альтернативную точку зрения. Излагал ее симпатичнейший мулат с карибским выговором; само по себе интересно: обычно абитуриенты из того региона поступали в Александрийский или Токийский филиалы. Но у Новгородского самый высокий рейтинг.
— Факты, последовательности — это справочник. Обработка — это аналитика. А нам нужна концепция, нам нужна метафора и даже парадигма. Мы должны знать, зачем все это было и зачем есть сейчас. Смысл и способ смотреть на вещи. Мы не историки! Мы должны знать, чему мы служим. Когда я читаю это, я знаю — зачем.
— Я тебя разочарую… кстати, у Хендриксена ты этого не найдешь — и понятно почему. Знаешь, кого предпочитали альбийцы брать в свои службы, когда они только на ноги становились? Юристов. Это почти необходимость была — высшее юридическое. Потому что правильно организованная голова, — блондин потюкал себя огромным пальцем по лбу, лоб отозвался радостным деревянным звуком. — это сила. Но это совсем старые времена. А вот когда уже после революции, после всех этих «мир хижинам» и прочей глупости аналитические службы воссоздавали — знаешь кого туда брали? Кто там был первым поколением? Историки — античники и медиевисты. Потому что им не нужны были метафоры, они их сами производили, если надо. Зато они видели, что есть на самом деле. И умели поднять картину из разрозненных деталей. Близкую к истине — а не ту, что им приятна.
Анаит как-то поняла, что центром компании на самом деле являются не спорщики, и уж тем более не внимательно слушающий, и не менее внимательно жующий коллектив человек в пять-шесть. Цезарь, которому предстояло подвести итог спору, был двуглав: сидящие на одной табуретке, слившиеся как сиамские близнецы — во внешней левой вилка, во внешней правой нож, еще пары рук словно бы и нет, — парень и девушка, одинаково астеничные, с удлиненными конечностями, и гибкие словно лианы. Старшекурсники. Было в них, даже в молчаливом методичном пережевывании салата, что-то бунтарское, но не подростковое, а упрямое по-бычьи, не вязавшееся с внешней хрупкостью. Анаит взяла парочку на заметку еще до того, как услышала слова.