Из-за дальнего стенда выступает парень в чем-то темном, тоже с оружием в руке, держит женщину на прицеле.
— Извините, проректор, — говорит женщина, обращаясь к Морану. Теперь, когда она совсем близко, становится видно, что она вовсе не так молода. — Извините, инспектор. Вы бы его долго разбирали и мучили. А это неправильно. И не нужно. Вы поймете, что я права.
— Черт бы побрал все высокие отношения. — отзывается Шварц.
На него женщина, Саша Лехтинен, попросту не обращает внимания. Подходит, опускается на колени. Становится прямо в кровь. Анаит смотрит, как алые полосы ползут вверх по светлой шерсти. Вокруг делается людно, душно и тесно — а коленопреклоненная женщина рядом с телом Морана, ни на кого не обращая внимания, что-то напевает. Тихо, неумело, ровно.
— Что она поет? — спрашивает в пространство Анаит. Напев звучит как колыбельная.
— Это псалом, — поясняет Шварц.
Анаит кивает. И просто смотрит на него, просто стоит и смотрит.
Пока он не отступает.
* * *
Анольери держит в зубах карандаш и жует кончик, как другой жевал бы дешевую потухшую сигару. Потом тычет — как сигарой же, — в монитор. На лице брезгливое выражение, то ли богомолье, то ли верблюжье.
— Это вот они тебя учили?
— Не именно они. И это совершенно нехарактерная ситуация. Они все гораздо более адекватны, — отвечает Максим. Потом не выдерживает: — Я не понимаю! Не понимаю я! Шварц же — он мастер, ювелир он! Он у нас практику полгода вел, мы на него молились…
— Молились?
Верблюжье у него выражение. Сейчас выкатит нижнюю губу и сплюнет.
— Молились! Ты бы его видел. И ты бы его в поле видел, когда он еще… Ты знаешь, у меня с самомнением все в порядке. Так вот мне до него еще лет десять расти, если повезет. А это я не знаю… я не знаю, что такое. Ну хорошо, у них нервный срыв, у всех и сразу. Не верю, но допустим. Но ты ведешь операцию и у тебя по рабочему полю шляются неинформированные старшие по званию при оружии?!
— Может, это и случайность, — пожимает плечами Анольери. — Запись куцая…
Запись с подвижного единичного источника, тип «циклоп», высота от поверхности метра полтора, звук четкий, убывание по градиенту естественное. Кулон, подвеска, верхняя пуговица госпожи инспектора Гезалех. Она там несколько раз отражалась в музейных витринах, госпожа Гезалех.
— Может?..
— Так удобно вышло… — Анольери не намекает и не осторожничает, он всегда так разговаривает. Смысл, впрочем, совершенно ясен: с некоторой точки зрения такой финал куда выгоднее. Мало ли, где у покойного и.о. ректора был еще какой компромат — и на кого?..