Она взглянула на кинжал в руках Мазура, на раскрытый бумажник, чуть улыбнулась:
— Я вижу, и вы наконец поддались искушению?
— Увы, Татьяна Илларионовна, увы… — сказал Мазур. — Лицезрел я ваши сокровища, лицезрел, и вот…
— А вы никогда не слышали, что это может обернуться сущей манией, наваждением?
— Слышал что-то такое, — сказал Мазур беззаботно. — Но полагаю, что с флотским офицером такого случиться не может. Если флотских офицеров порой и обуревают наваждения, то совершенно иной природы… Имеющие отношение скорее уж к живой жизни в наиболее прелестных ее проявлениях, нежели к пыльным раритетам…
Он мысленно похвалил себя за то, что произнес этакую тираду без малейшей запинки, в лучших традициях тех самых господ офицеров российского императорского флота. И главное — все в рамках светских приличий, благопристойный легкий флирт, который должна понимать любая благородная девица.
Вот только Таня, как обычно, притворилась, будто ничегошеньки не поняла, смотрела на него с детской прямо-таки наивностью. Не в первый раз. Была с ним доброжелательна, но от любых комплиментов, не говоря уж о попытках столь же благопристойного ухаживания, словно отгораживалась непроницаемой стеной. И теперь уже было совершенно ясно, что ни малейших шансов у Мазура нет.
Что вызывало легкую тоску — до того она была прелестна, красива, обворожительна: золотистые волосы, темно-синие глаза, тонкое личико со старинных портретов, фигурка, осанка… Но не было у него ни малейшего шанса, и точка. И уж причина наверняка не в том, что красавица Танюша свято блюдет мораль и благонравие, свойственные барышням императорских времен. И в императорские времена превеликое множество барышень, в том числе и весьма светских, эту мораль не особенно-то и блюли. Должны быть более прозаические поводы. Вульгарно говоря, кто-то уже есть. Столь очаровательные молодые женщины в конце двадцатого века одинокими остаются недолго. Даже внучки императорских морских офицеров, пусть даже титулованных. Значит, кто-то есть. Печально. Опоздал кавторанг Мазур на энное количество лет. Придется смириться. Но все же, какая красавица…
— Очень удачно, что вы приехали, господин полковник, — сказала Таня, улыбаясь ему, как любому. — Отец очень хотел с вами увидеться. Вы могли бы сейчас к нему подняться?
Все же интересно она говорила по-русски — безукоризненно правильно, но, полное впечатление, всегда чуточку медлила, подбирая слова. Удивляться не следовало: русский для нее, собственно, иностранный язык. С кем бы ей на нем общаться, кроме отца, если она родилась здесь, в этом городе, где русских вроде бы не более десятка (таких же потомков эмигрантов), и друг с другом они не общаются, нет ничего похожего на землячество. Родной для нее как раз французский — у Лаврика, общавшегося с ней на мове Гюго и Бальзака, именно такое впечатление создалось.