И запах… запах в хижине старика был такой же, как тогда, в отеле… странный, одуряющий…
Он попытался взять себя в руки, собрать в кулак ускользающее сознание, чтобы дослушать историю, которую читал старик, тем более что она подходила к кульминации и на сцене вот-вот должна была появиться Священная Чаша… какой она окажется? Драгоценным сосудом, усыпанным жемчугом и самоцветами, или скромной глиняной чашкой?
Старик продолжал читать, и голос его стал глухим и гулким, словно доносился до Старыгина сквозь толстый металлический экран, и с каждым словом он звучал тише и тише, словно постепенно удаляясь:
– «Визирь снова коснулся лбом пола, и выпрямился, и с великим почтением принял ключи из рук хана, и поцеловал их. И он вставил первый ключ в замочную скважину, и отомкнул драгоценный ларец, и откинул его крышку. В этом ларце была еще одна шкатулка, гораздо меньше первой, и вся она была выточена из драгоценного нефрита. И визирь извлек ее, и взял второй ключ, и вставил в замочную скважину, и отомкнул нефритовую шкатулку…»
И в этот момент Старыгин провалился в тяжелый душный сон – или в беспамятство, навалившееся на него, как жаркая тяжелая перина.
Он пытался какое-то время сопротивляться, пытался открыть глаза, встать со скамьи, но беспамятство было сильнее его. Он барахтался в нем, как в темной морской воде… нет, не в морской – та чиста и прозрачна, и пахнет свежестью и солью, а эта вода, вода его забытья, была темной и вязкой, как болотная тина, и пахла она прелью и разложением.
Наконец Старыгин перестал сопротивляться, и отдался на волю беспамятства, и поплыл по темной воде…
Над ним сияли незнакомые звезды, и где-то далеко, на невидимом берегу, раздавалось глухое рычание и топот ног – это бежал вдоль берега ужасный зверь, тот самый зверь, который встретился Старыгину в подземелье.
Старыгин знал, что рано или поздно течение прибьет его к берегу, и там встреча со зверем станет неизбежной. Он пытался плыть, пытался сопротивляться течению – но оно было сильнее его, и берег приближался, и наконец Старыгин коснулся прибрежных камней, и последняя волна выбросила его на них…
Он пришел в себя оттого, что острые камни сквозь одежду впились в его тело. Он открыл глаза и сел.
Вокруг была не полутемная хижина старика, а пологий горный склон, на котором тут и там росли приземистые кусты и мелкие невзрачные цветы. Солнце клонилось к закату. Чуть ниже Старыгина по склону змеилась серая лента шоссе.
Старыгин завертел головой.
Хижины нигде не было видно.
Неужели она ему только приснилась? Неужели он сорвался с горного карниза, в бессознательном состоянии прокатился по склону и пролежал здесь до самого вечера?