– Спра-ашивайте… что конкретно вас интересует?
– Вы сказали, что обстоятельства этого убийства совпадают с первыми двумя преступлениями?
– Да-а, это та-ак! – подтвердил инспектор Сепп, по обыкновению растягивая слова.
– То есть священник, как и первые две жертвы, был убит ударом в сердце узким, чрезвычайно острым клинком?
– Соверше-енно ве-ерно…
– А была ли найдена рядом с телом страница из старинной книги?
Инспектор Сепп тяжело вздохнул, переглянулся с коллегой и чрезвычайно неохотно положил на стол перед Старыгиным пожелтевший от времени листок.
Склонившись над столом, Дмитрий Алексеевич прочел латинское стихотворение:
Ни ладан церковный тебя не спасет,
Ни темные лики икон.
Костлявый хозяин с собой несет
Единый для всех закон…
– Вы правы, та же самая книга… та же самая смерть, тот же самый почерк.
Старыгин перевернул листок.
Как и в других случаях, на обратной его стороне оказалась гравюра.
Часть той же самой «Пляски смерти».
На этот раз в смертельном хороводе, под руку с хохочущим мертвецом, выступал священник.
Грубое простое облачение, выбритая на голове тонзура, простой деревянный крест на груди. Простое широкое лицо простолюдина, лицо, озаренное искренней верой. Глаза подняты вверх, к небесам, губы шепчут молитву…
Но ни вера, ни молитва не помогут в последний час. В час, когда за тобой придет костлявый хозяин…
В час, который уже наступил для того священника…
– Еще один, последний вопрос…
– Спрашивайте!
– Тот убитый священник… он похож на этого, изображенного на гравюре?
– Пожа-алуй, похож! – проговорил инспектор Сепп и снова переглянулся со своим коллегой.
«Слава тебе, Господи, домой наконец еду!» – подумал Старыгин, поднимаясь в автобус.
Он сунул билет водителю и даже не ответил на его приветствие, чему очень удивились бы все его знакомые, так как знали Дмитрия Алексеевича как неизменно вежливого и тактичного человека. Старыгин сунул куртку на верхнюю полку и плюхнулся на свое место у окна. Настроение было отвратительным.
«Нечего сказать, съездил в Таллинн, проветрился, погулял по городу, пообщался с коллегой, – с горечью думал он, – насели эти полицейские, еле вырвался…»
Тут он вспомнил, что как бы ни было ему плохо и обидно, его старому другу и коллеге профессору Хендрику Саару сейчас гораздо хуже. То есть сейчас, наверное, ему уже все равно. Но какая ужасная смерть… как говорится, врагу не пожелаешь.
Дмитрий Алексеевич вспомнил, какое уныние царило в музее, как все жалели профессора, а, кроме того, вопрос с реставрацией картин неизвестного фламандского мастера, судя по всему, откладывался на неопределенный срок.