— Аллен, — вмешалась Линда, — что за средневековые предрассудки!
— Одно я знаю наверняка. — Стрэнд почувствовал, что побежден. — Прежде всего я должен поговорить с девочкой сам.
— О, Аллен! — нетерпеливо воскликнула Лесли. — Ты из всего готов раздувать трагедию. Таких операций делается миллион в год.
— Но в моей семье ничего подобного не было ни разу. — И он обернулся к двери одного из кабинетов, откуда в сопровождении ассистента появилась Кэролайн. На носу и над заплывшим глазом были лихо налеплены новенькие нарядные пластыри.
— Как чувствуешь себя, детка? — спросил Стрэнд.
— На последнем издыхании, — криво усмехнулась Кэролайн.
— Не юродствуй. Мы забираем тебя домой. Пошли. — Стрэнд распахнул дверь. Кэролайн, держа мать под руку, вышла, за ними последовала Линда. Хейзен замешкался. — Вы идете? — спросил Стрэнд.
— Да, да, конечно. — Похоже, Хейзен был чем-то смущен.
— Врач сказал вам что-то еще, верно? — спросил его Стрэнд, чувствуя, что окружен заговорщиками.
— О, ничего особенного, — ответил Хейзен. — Расскажу как-нибудь в другой раз.
«Что за день выдался, черт бы его побрал! — думал Стрэнд, пока они с Хейзеном шли к машине, где уже ждали все остальные. — Миллионы людей во всем мире умирают с голоду, убивают друг друга, а мы озабочены лишь одним: стоит ли сделать нос какой-то девчонки на четверть дюйма короче».
В течение нескольких следующих дней в доме Стрэндов творилась невообразимая суета. Лесли начала собирать вещи для переезда в Данбери, и все комнаты были завалены чемоданами, свертками и коробками, а также хрустящей оберточной бумагой для посуды и картин. Почти все время между Лесли и Кэролайн, которая напрочь отказалась выходить на улицу с повязкой на лице, шли долгие споры на тему того, что следует взять с собой, а что выбросить. Они прожили в этой квартире двадцать четыре года, и Стрэнд с удивлением и даже оттенком ужаса отметил, какое несметное количество хлама скопилось в доме за это время. Лесли не разрешала мужу помогать в сборах, мотивируя это тем, что ему нельзя переутомляться, и он часами искал и не мог найти нужную вещь. На Нью-Йорк навалилась удушающая жара, от Элеонор ни слова, помощи от Джимми — никакой. Сын забегал ненадолго время от времени и тут же садился за телефон. И часто, даже толком не поспав, бросался утром бриться и одеваться, а потом убегал на работу. Стрэнда раздражало подобное поведение, но, помня советы врача не расстраиваться и не возбуждаться, он не говорил Джимми ни слова. Заняться ему было нечем, и он часами бродил по улицам Нью-Йорка, посиживал в кафетериях за чашкой кофе и газетами и чувствовал себя одиноким, потерянным и никому не нужным. Позвонил доктору Леарду, узнать, во что обойдется операция Кэролайн. Но самого доктора не застал, секретарша же, которая говорила с ним так, точно ее оторвали от важной операции, сообщила, что этот вопрос «уже закрыт». Стрэнд позвонил Хейзену в офис, чтобы выразить протест, но ему ответили, что адвоката нет на месте. Он был вне пределов досягаемости, где-то за городом.