Слова Джеральда поразили Ника своей несообразностью; ничего, решительно ничего похожего он не думал, не чувствовал и не делал. А в следующий миг он сообразил, что Джеральд и сам не верит ни единому своему слову — просто делает свое дело, превращает домашнего ягненка в козла отпущения. Для него это самый естественный выход. Спорить не было смысла, и молодой человек, отчаянно вцепившийся в спинку кресла, раздираемый ужасом, изумлением и горем, вовсе не собирался спорить — но какой-то другой Ник открыл его рот и сказал его голосом:
— Я даже отдаленно не представляю, о чем вы говорите, Джеральд. Но, должен заметить, рассуждения о верности в ваших устах мне кажутся странными и неуместными.
Никогда прежде он не решался критиковать Джеральда. Сам Джеральд, как видно, тоже это сознавал, и неожиданная атака Ника изумила его до полной потери самообладания.
— Это уж точно, ты, мать твою, не представляешь, о чем говоришь! — Он вскочил, но взял себя в руки, сел и продолжал с усмешкой: — Да как ты смеешь равнять себя со мной? Мои дела — со своей грязью? Кто ты вообще такой, твою мать? Какого х… ты здесь делаешь?
Лицо его побагровело и исказилось, словно смятое судорогой. Дрожа от соприкосновения с безумием, Ник произнес заготовленную с самого начала фразу:
— Что ж, думаю, вы не станете особенно огорчаться, если узнаете, что я сегодня же покидаю ваш дом.
И в тот же миг Джеральд, притворившись, что его не слышал, гневно произнес:
— Вон! Вон из моего дома, сегодня же!
18
Герцогиня настояла на том, чтобы Джеральд и Рэйчел приехали на свадьбу. Джеральд счел нужным позвонить и сделать попытку отказаться:
— В самом деле, Шерон, — говорил он громко и оживленно, — я никогда себе не прощу, если мое появление испортит вам этот счастливый день…
Но прежде, чем она успела, по своему обыкновению, безапелляционно потребовать, чтобы он не молол чепуху, торопливо проговорил:
— Ну, хорошо, хорошо! Я просто подумал, что должен спросить, — таким тоном, что стало ясно: он и не собирался отказываться, просто выполнял необходимый, хоть и не слишком приятный, социальный ритуал. Джеральд не верил, что его присутствие может кому-то что-то испортить.
В пятницу утром они отбыли в Йоркшир.
Для Уани были пошиты новые костюмы — утренний и вечерний; необыкновенной элегантности, с узкими брюками и широкими лацканами, маскирующими истощение, похожие на праздничные наряды маленького принца, которые мальчик наденет всего раз — а затем навсегда из них вырастет. Они лежали на кровати с балдахином в форме переплетенных линий красоты, и издали казалось, что на постели покоятся бок о бок два человека, еще более исхудалые, чем сам Уани. Рядом, на полу, стояли две пары новеньких ботинок и домашние шлепанцы. Ник, помогавший Уани собираться, заглянув по привычке в коробку для запонок, обнаружил там телесно-розовый бумажный сверток в дюйм длиной. Ник достал его и спрятал — в эти дни он отрекся от прежнего кодекса чести.