(4, 0, 25).
Говорю ему о планах поездки на юг и упоминаю, что будем ловить рыбу в море. Он: "Рыба в реке, а не в море. В море только золотая рыбка. Она, может быть, будет говорить, мы ее и выпустим". Он слышал сказку о золотой рыбке.
(4, 0, 28).
Он льет воду из умывальника, и я говорю: "Не лей, а то вода дорогая". Он: "Ты не покупаешь воду, а цедишь из водопровода. А когда мы все выльем из водопровода, из речки что ли будем брать воду?"
(4, 0, 29).
Еще со двора кричал, что летает аэроплан. Придя домой, говорит: "А этот аэроплан не разбился. У этого счетчики были трезвые. Он все время летел. А у того счетчики (*щёччики*).
были пьяные". Спрашиваю: "А что такое трезвые?" Он: "Это вот отрезают из глины. Это вот делают из глины" - "А пьяные?" "Пьяный человек". Больше я ничего добиться не мог. Самый разговор, очевидно, возник потому, что в феврале разбился аэроплан, и тогда высказывалось предположение, что летчики были пьяны. Конечно, этот разговор велся не с ним.
(4, 0, 30).
Прибежал чрезвычайно довольный и рассказывает: "Я сейчас (*шьчя'с*).
провожал маму, от угла один шел. Пора уже мне одному ходить. Ни с кем. Один всю дорогу. Один хоть шел, а не падал. Чего (*чио'*) мне мучиться с большими ходить, я б один скорей приходил".
Он вообще стал страшным трусом и теперь совсем не выходит один со двора, тогда как в прошлое лето постоянно убегал играть на улицу. Боится теперь и гусей. Мы шли по улице, встретилась вторая партия гусей, он говорит: "Пойдем по той стороне. На этой стороне все гусей держат, не знай для чего". Потом начинает храбриться: "Когда я большой вырасту, гуси-то до меня не дотянутся. Я их не подпущу к сестричке. А если они подойдут, я их ногой". Вообще любит после испугов изображать себя храбрецом. Говорит неожиданно: "Гоголевская улица - черта, Введенская улица - черта". Я (не понимая): "Как?" Он: "Проведена полоска домами". Отмечу по памяти кое-что из поездки в Туапсе. Дорогой туда он капризничал и просился домой на вокзале в Пензе и во время пересадок, но когда усаживался в вагон, сразу приходил в хорошее настроение. Почти не будет преувеличением сказать, что почти всю дорогу он провел у окна. По целым часам смотрел, не отрываясь. Между прочим, он систематически наблюдал и констатировал: "Когда идет дым, поезд идет; когда нет, стоит". С тревогой и недоумением отмечались им малейшие отступления от этого: когда во время хода поезда он не видел дыма или дым начинал идти уже на стоянке. Тогда он старался найти объяснения. Море, кажется, не произвело на него большого впечатления. Он его побаивался. Предпочитал возиться в песке. В воду идти упирался, особенно когда был прибой.