"Твое полотенце висит на побо'льшем гвозде". "Повесь на поменьший гвоздь". "Черный хлеб не бывает. Черный хлеб - это коричневый. А называют черный". Говорит без повода, сам с собой.
(4, 10, 23).
На прогулке, когда мы возвращались домой и шли по ветру, Женя заявил: "Сейчас воздуха нет". Я: "А что такое воздух?" Он: "Когда воздух двигается быстро, бывает сильный ветер; когда тихо, маленький ветер".
(4, 10, 26).
"Однажды мама захотела птичьего молока. Это только говорят так, а на самом деле нет его" - "Почему нет?" "Птиц не доят".
(4, 10, 29).
"У нас есть книга Пушкина - памятник на лошади. А один идет, кулак показывает - думает едет". Говорит об иллюстрации в "Медном всаднике", которую он рассматривал самостоятельно (раньше).
"Я Фролова, говорю, мама позовет, а бабушка "хромого"?" Со смехом рассказывает об этой ослышке. Рассказывает: "Я у многих там видал на шляпах крылушки от птиц - от ястреба, от голубей". Говорит, что конфеты - плохой подарок, потому что их съешь и ничего не останется. Я замечаю, что и игрушки можно сломать. Он: "Их можно изломать, а изломки все равно останутся".
(4, 10, 30).
Просит меня сделать пароход. Я отвечаю, что это трудно. Он: "Чего трудного сделать! Я и то сумел бы, коль (*къль*).
меня научить". Неожиданно говорит сам с собой: "На свете всегда есть люди. Когда я умру, меня и следа не останется. И шага не останется. Захочет, например, Олечка ко мне прийти..." Он не договаривает. Спустя некоторое время продолжает опять с собой: "Другие люди у всех родятся. А когда нет ни одного человека, одна людинка откуда взялась?.. У кого есть дети, у кого нет..."
(4, 11).
Собирается рисовать "краски", т.е. палитру с красками. Я даю ему на пол-листа. Он: "Дал такой листище. На краски даже перехватит". "Перехватит", т.е. хватит с избытком, он употреблял за последнее время несколько раз. Пишу и говорю: "Вот промокашки нет". Женя: "Ее можно из красной бумаги вырезать".
(4, 11, 1).
"Мама, кто-нибудь с открытыми глазами умирают, а все равно ничего не видят?" - "Да" - "Им потом закроют глаза? Мертвого можно карябать". Очевидно, потому "можно", что он не чувствует. Чрезвычайно неприятно ему закапывание в нос; он ему сопротивляется изо всех сил. Сейчас после такого закапывания говорит: "Умрешь, тогда не будет течь из носу" - "Зачем умирать?" - "Все умирают. И ты умрешь. Живешь, живешь, старый станешь и умрешь". Вообще в последние дни он очень много говорит о смерти. Делает это с полным равнодушием. Ничего, кроме догадок о различных подробностях, в этих разговорах не замечается. Он как будто проектирует различные ситуации, неизбежные в будущем. Представляя, как он вырастет большой, заявляет, что я тогда уже умру. Еще. Просит купить лодку, я отказываюсь, а недавно как-то рассказывал, что Гвидон Романович собирается завести в Ленинграде лодку. Вот он и говорит: "Поедем в Ленинград, там лодку купим. И умрем там, а потом здесь на кладбище за пять верст".