Том не раз намекал в своих письмах, что отец наконец-то занялся чем-то действительно стоящим, о чем мечтал всю жизнь. Так вот, значит, что было его заветной мечтой — этот вонючий второразрядный балаган!
Охваченная отчаянием, я словно во сне пошла дальше, вдоль клеток со львами, леопардами, тиграми и прочими большими дикими кошками, и остановилась возле одного из старинных фургонов, привлеченная изображением тигра на плакате, налепленном на дощатую стенку с облупившейся красной краской.
Мне вдруг вспомнилась наша хижина в горах и моя бабушка, не раз рассказывавшая о точно таком же плакате, который стащил ее младший сын Люк в Атланте, куда он ездил в гости к своему дядюшке. Тот обещал сводить племянника в цирк, но потом забыл об этом. И вот двенадцатилетний Люк Кастил сам отправился пешком за пятнадцать миль от города в цирк и умудрился прошмыгнуть в него без билета.
Я вытерла слезы батистовым платочком и, подняв голову, увидела высокого юношу, направляющегося ко мне с огромной вилкой и большим подносом с сырым мясом в руках. Львы и тигры тотчас стали трясти лохматыми головами и скалить длинные и острые желтые клыки, громко фыркая и ужасно рыча. Они с жадностью набрасывались на кровавые куски, которые швырял им в клетку молодой человек, и с хрустом и чавканьем пожирали их, издавая жуткие утробные звуки.
Но что это? Неужели этот юноша — мой брат Том? О Боже! Да, это действительно был он: ловко пронзая вилкой мясо, Том кусок за куском кидал его между прутьями клеток прямо под оскаленные пасти хищников.
— Том! — бросилась я к нему. — Это я, Хевенли!
На мгновение я вновь превратилась в девочку из горного поселка. И на мне был не дорогой костюм от известного модельера, а старенькое, заношенное, бесформенное платье, посеревшее от стирки дурным мылом на железной стиральной доске. Я была босой и голодной, и мой любимый брат Том медленно обернулся ко мне, и в его изумрудных, глубоко посаженных глазах вспыхнула радость.
— Хевенли! Это ты? Не может быть! Ты все-таки приехала повидаться со мной, проделав такой длинный путь! — закричал он, позабыв о правильном произношении, которому его учили в школе, и переходя на привычный уиллисский говорок. — Слава Богу, это самый счастливый день моей жизни! Как я рад снова видеть тебя, сестренка! — Он бросил на пол пустой поднос и вилку и раскинул руки, чтобы заключить меня в объятия.
Я бросилась в них, обвив руками его шею, и припала к груди своего брата Томаса Люка Кастила, который был на четыре месяца моложе меня, словно бы мы с ним и вовсе не разлучались.