Я ничего не ответил, только посмотрел на нее.
«После обеда — это самое удобное время — мы с тобой пойдем погулять».
Сказав это, она заторопилась — ей надо было вовремя быть в столовой. Она шла очень быстро, и я с трудом поспевал за ней. Остановившись, она обернулась и без обиняков спросила, хочу ли я вернуться в Берлин. Я утвердительно кивнул. Знаю ли я, где моя мать? Я кивнул снова.
«Ах ты маленький наглец! Что ты натворил! Ты думал — это игра, интересное приключение?» — набросилась она на меня.
Я расплакался. Мне было невмоготу ее слушать, хотелось спрятаться, исчезнуть. Но Эрна не обращала внимания на мои слезы.
«Да знаешь ли ты, какой опасности меня подвергаешь? А какие неприятности из-за тебя могут быть у немецкого Красного Креста? А о нашей шведской приятельнице и говорить нечего. Какая муха тебя укусила?»
Она не могла прийти в себя от негодования.
«Сейчас же скажи мне, где твоя мать».
«Нет!» — закричал я.
«Я очень легко могу это узнать. Если я сейчас сообщу в гестапо, что к нам прибился какой-то мальчик без документов, мне поверят, а тебя будут допрашивать до тех пор, пока ты не скажешь, где находится твоя мать».
Она замолчала, ожидая моей реакции.
«Ну, так где же твоя мать? Все еще в Берлине?»
Я молчал.
«Господи, должна же я как-то привезти тебя обратно!»
Она обняла меня и прижала к себе.
«Я ведь только хочу знать, куда тебя везти — в Берлин, в Коттбус или в Финстервальде».
«Но ты говорила о гестапо!»
«Кто-то же должен попугать тебя! А то до сих пор, кажется, тебе было все нипочем!»
Она улыбнулась мне, и лицо ее мгновенно преобразилось. Она излучала доброту, глаза ее смеялись. Неожиданно для самого себя я обнял ее. Мне никуда не хотелось отпускать ее. Она гладила меня по голове.
«Ты доставляешь мне цорес», — сказала она.
От неожиданности у меня пересохло в горле. «Откуда ты это знаешь?» — спросил я.
«Что?»
«Цорес — это по-еврейски».
«Ну вот, теперь я еще и еврейский знаю!» — засмеялась она. — «Дома у нас всегда так говорили. Может быть, Гитлер обращался бы с вами по-другому, если бы вы ему растолковали, что такое цорес».
Я взял ее под руку, и мы медленно пошли в столовую.
«Значит, ты хочешь назад? К маме? И она сейчас в Берлине? Верно?»
«Да».
«А ты знаешь, какое горе ей причинил?»
«Да, теперь я это понял».
Она сочувственно кивнула.
«Остается только надеяться, что твоя мама не натворит глупостей. Вы, конечно, скрываетесь? Как же трудно будет отвезти тебя в Берлин! Все матери отправляют своих детей оттуда, а ты хочешь назад. И вот что я тебе скажу».
Она остановилась.
«Я делаю это только ради твоей матери. Всего бы лучше — оставить тебя здесь, да еще поколотить за твои проделки. Ладно, не нервничай. Я что-нибудь придумаю. И перестань плакать по ночам — дети слышат!»