Мать молчала.
Он заговорил снова. «Мне не верится, чтобы ваши знакомые могли попасть в Китай через Советский Союз. Если мы и разрешили им уехать, они наверняка застряли в России. Но если вы интересуетесь, я для вас охотно наведу справки».
В следующий раз он пришел сообщить матери — он добился для нее аудиенции у одного крупного чиновника, и она сможет узнать, есть ли еще для моего отца возможность выехать из страны. Он казался страшно подавленным.
Когда мать спросила, что с ним, он рухнул на диван и начал безудержно всхлипывать. В штатской одежде он выглядел беспомощным мальчиком. Мать села рядом и стала гладить его по голове. Он прижался к ней, судорожно обхватил ее и заплакал еще громче. Она заговорила с ним, успокаивая, утешая, потом осторожно попыталась высвободиться из его объятий. Это ей не удалось. Тогда мать дала ему выплакаться. Немного успокоившись, он рассказал ей, что видел.
Думаю, он посетил Бухенвальд и Дахау. Мать стала белой, как мел. Я же не поверил его рассказу и, сознаюсь, подумал — он хочет произвести на нее впечатление, показать себя героем, спасителем. В какой-то степени, наверное, так оно и было. Но главное — ему самому была необходима поддержка.
«Мой отец оказался прав», — сказал он. — «СС действительно банда убийц, а я — член этой банды. И никогда не смогу выйти из нее. Но я вырос в семье, живущей по христианским заповедям. Вы можете мне довериться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Отец согласен со мной. „Ты должен использовать свое служебное положение, чтобы помочь этой женщине“», — сказал он. — «Ты поступишь по-христиански, если сделаешь это».
Я так и не узнал, как ему удалось добиться для матери аудиенции у высокого должностного лица. Больше двух часов простояла она в пустой комнате, примыкающей к приемной. Она даже присесть не могла — не было ни стула, ни табуретки, вообще никакой мебели. Только голые стены. Единственное окно выходило на пустынный внутренний двор. И в этой комнате, рассказывала мать, ее охватил панический страх, острое желание уйти, убежать отсюда. Но мысль об отце удержала ее. Она осталась.
Наконец дверь рывком открылась, и чей-то голос громко сказал:
«Входите».
Мать не поняла, кто распахнул дверь — в комнате не было никого, кроме человека за письменным столом. Вероятно, это он пригласил ее войти. Мать очутилась в светлой и, как показалось ей, хорошо обставленной комнате. Потом я часто расспрашивал ее об этом, но она не могла припомнить подробностей. От страха у нее все плыло перед глазами, стучало в висках. Но сидевшего за столом человека она хорошо запомнила. Мать была твердо уверена, что это — сам Гейдрих. Тогда я понятия не имел о том, кто такой Гейдрих, но судя по описанию матери, там он, конечно, был самый главный. Позднее я узнал, что человек за письменным столом занимал весьма незначительную должность — был адъютантом или чем-то вроде этого.