Там она узнаёт приметы смерти и не боится их. Каждый присоединяет свое молчание к молчаниям, обитающим в доме. Подними глаза от книги, затаи дыханье — и услышишь едва отзвучавший зов.
Разве кто-то исчез? Все без конца меняются, и только ушедшие неизменны и надежны: лицо, виденное в последний раз, уже никогда не солжет.
«А теперь я пойду за этим человеком — и буду страдать и сомневаться в нем». — Только с теми, чей путь окончен, ей удается распутать клубок нежности и обид.
Она открывает глаза: Бернис задумался.
— Жак, защити меня, я ухожу нищей, такой нищей!
Она выдержит, выживет и в каком-нибудь домишке в Дакаре, и в толпе где-нибудь в Буэнос-Айресе, в мире пустых и неверных зрелищ, — только бы Бернис был действительно самым сильным, как в книжках ее детства.
Он склоняется к ней, он говорит с ней так нежно. Этот его образ, эта чудесная нежность — Женевьева заставляет себя верить, любить сам образ любви: этот слабый образ — единственная ее защита.
Сегодня ночью, среди любовных ласк, она уткнется ему в плечо — в это хрупкое, уязвимое прибежище, — пряча лицо, словно умирающий зверек.
— Куда мы едем? Зачем вы меня сюда завезли?
— Вам не нравится эта гостиница, Женевьева? Хотите — уедем.
— Да-да, уедем, — говорит она с ужасом.
Света фар не хватало. Они с усилием прокладывали путь, словно просверливая его в ночи. Бернис бросал взгляд за взглядом на побледневшую Женевьеву.
— Вы замерзли?
— Ничего, немножко. Я забыла мои меха.
Все-таки она была легкомысленной девчонкой — даже улыбнулась.
Зарядил дождь. «Вот зараза!» — выругался про себя Бернис — и тут же подумал: таковы подступы к земному раю.
Под Сансом пришлось менять свечу. А он забыл ручной фонарь: еще одна промашка. Он наощупь, под проливным дождем орудовал ключом, ключ не держал. «Какого черта мы не поехали поездом?» — упрямо твердил он себе. Он сам выбрал машину: казалось, она дает свободу, — ничего себе свобода! И вдобавок с самого начала их бегства он делал глупость за глупостью, а сколько всего он забыл взять!
— Ну что, получилось?
Женевьева вышла к нему из машины. Она вдруг почувствовала себя пленницей: строй деревьев — конвоиры, и среди них дурацкая будка дорожного мастера. Боже, какая нелепость у нее в голове: уж не собирается ли она остаться здесь навсегда?
Все было готово, он взял ее за руку:
— Да у вас жар!
Она улыбнулась…
— Так… устала немного… Хорошо бы заснуть.
— Не надо, не надо было выходить под дождь!
Мотор стучал и тянул с перебоями.
— Подъезжаем, Жак? — Ее клонило и клонило в сон, и обволакивала лихорадка. — Милый, подъезжаем?