Валерий и Саша шли почти в самом хвосте колонны. Саша хромал.
— А здорово мы их отогнали, — бодро сказал Валерий. — Я на них две обоймы истратил. А как ты?
— Знаешь, я растерялся, — отворачиваясь, ответил Саша. — И испугался, что ли. Не могу себе этого простить.
— Не беда, — подбодрил его Валерий. — Привыкнешь. Ты веришь, пока я не видел раненых, я ничуть не боялся. А сейчас как-то не по себе. Но ты же слышал, Федоров говорит, что все это естественно. Каков наш командир! Проницательнейший человек. Все заметит. С таким не пропадешь.
— Да, с ними хорошо.
— Ты хромаешь? Ранен?
— Да нет, — сердито отмахнулся Саша. — Если бы ранен. Ерунда. Сапог жмет.
— Тогда двинули быстрее. Мы можем отстать.
Они ускорили шаг. Саша с ожесточением ступал ушибленной ногой, чувствуя, что еще немного, и идти будет невмоготу.
— Что там сейчас, в Синегорске? — задумчиво сказал Валерий. — Пожили мы с тобой в нем не так уж много, но юность прошла в нем. И сгинула.
— Когда я думаю о нашем городе, мне вспоминается Женя, — признался Саша.
— И напрасно, — нахмурился Валерий. — Мне кажется, ты ей не очень по душе.
— Да, — глухо отозвался Саша. — Я это знаю. Но все равно…
Они долго шли молча.
— Ей нравятся твои стихи? — вдруг спросил Саша.
— Почему ты вдруг об этом? — встревожился Валерий.
— Как-то она мне сказала: «Меня провожал Валерий. И всю дорогу читал мне свои стихи». После школьного вечера. То был наш последний разговор.
— Да, тогда я ее провожал, — сказал Валерий. — Стихи она любит. Но ты не думай, я тебе поперек дороги не стою.
На привале Саше пришлось снять сапог. Ступня распухла и посинела.
— Попросись на повозку, — посоветовал Валерий. — Ты же не сможешь идти.
— Смогу, — упрямо сказал Саша. — Не вздумай говорить обо мне Федорову.
Привал был короткий. Говорили мало и тихо. Каждый думал: «Что там на фронте? Отогнали немцев? Может, в пути нагонит весть о том, что война закончилась? Как там дома?» Кто-то ожесточенно спорил о типе немецких самолетов, налетевших на эшелон. В повозке стонал раненый.
Саша старался шагать, поспевая за всеми. Валерий хотел взять у него карабин, но он отказался.
— Как подумаю, что погибну и не напишу поэму, так страшно делается, — доверительно сказал Валерий. — Этого больше всего боюсь.
Саше не хотелось вступать в разговор, но он все же сказал:
— Погибнем, другие напишут.
Приближался полдень. Над пыльной дорогой, над притихшими перелесками, над хмурыми уставшими бойцами, что шли разрозненной смешанной колонной, высоко в небе стояло жаркое солнце. Оно жгло спины, накаляло вороненую сталь винтовок, до боли слепило глаза. Гимнастерки покрылись серой въедливой пылью.