— Ты, Еремей, скажи, как фрица кончить?
Все оживленно обернулись к Фролову, снова ожидая, как он отнесется к выдумке Пацко. А стрелочник, смачно пережевывая хлеб и весело поблескивая глазами, пояснил:
— Значит, напоить их всех до бессознательности. Всех до одного: от Гитлера до паршивого ездового. И пошел потом их вязать по рукам и ногам, по рукам и ногам, по рукам и ногам…
— А дальше, дальше что? — не унимался тот же любопытный.
Пацко смущенно глянул на женщину-врача, отодвинулся в тень и продолжил:
— Потом снять брюки и по мягкому месту свежей крапивой. Закатить ударов по двести…
— Гитлеру — тысячи две, — улыбаясь, дополнил Фролов.
В вагоне хохотали.
Павел Фомич, наблюдая за людьми, видел, как они, собранные войной из разных мест, приноравливаются друг к другу, находят себе друзей, сходятся. Вслушиваясь в отрывочные слова, отвечая на вопросы, Фролов утверждался в мысли, что эти люди при любых трудностях сделают все, что от них потребуется; и забывался голод, отлетал сон, вроде меньше ломило в спине. Даже Краснов показался ему более симпатичным, когда они встретились у дальнего вагона. Но начальнику политотдела стало до тошноты обидно при известии о побеге Пилипенко. Он яростно сплюнул в снег, сердито спросил:
— Какие меры приняли? Батуева допросили? Нет. Эх, вы…
Освещая путь фонарями, они направились к изолятору. Еле слушая сбивчивые слова Краснова, начальник политотдела думал: «Куда побежал Пилипенко? Вот еще один недосмотр. А казался таким порядочным парнем, с огоньком будто бы…» И все же в плохое не хотелось верить.
Краснов первым увидел, что накладка отброшена, но дверь прикрыта плотно. «Забыл поставить часового, — сказал он себе. — Второй тоже убежал». Тоскливо заколотилось сердце, онемели ноги. Но Фролов вовсе и не посмотрел на дверь, рывком вскочил в теплушку. На него пахнуло теплым воздухом, сохнувшими портянками. В печке потрескивал уголь, проваливаясь в поддувало оранжевыми блестками.
Темноту разрезали узкие лучи фонарей. Они пробежали по стенам, скрестились на просторных нарах, выхватили из мрака три взлохмаченные головы. Косматая пола тулупа свисала, открывая тельняшку на сильном плече Пилипенко. Смуглая рука Батуева обнимала шею бывшего часового. Молодое лицо того, курносое и вспотевшее, озарялось детской усмешкой…
Луч фонаря Фролова подрожал и смущенно погас. Краснов отвел пучок света к печке. Там, на полу, лежали три пары валенок. Легкий пар струился над ними, уходя в темноту.
— Разлеглись, прикидываются! — громко и строго проговорил Краснов, снова наводя свет на Пилипенко. — А тут переживай…