— Вот, скажем, Наташа. Дивчина презеленая. Ну, куда ей воевать? Так себе, один близир…
Хохлов, не отрываясь от дела, перебил:
— Она храбрая. Женщины всегда выносливее нашего брата. Это, друг, старая философия.
— Старая или новая, а я, например, свою дочку не пущу. После тутошних страхов она и родить-то путем не сумеет.
— Так она тебя и послушает.
— Ты, Парфен, не смейся. Правду говорю.
— А еще в партию собрался. Твоя теория старая. Весь, мол, рай женский на кухне. Плоди детишек, и только. Так и Толстой учил.
— Толстой, говоришь? Дай бог…
— Про то и в книгах писал.
Пацко не слушал. Поставив фонарь на пол, он полюбовался своей работой и тем же ровным голосом заговорил о своем:
— Природу возьми. Она, Парфен, скажу тебе, бережет женский пол. Сохатые, к слову. Самцы дерутся, а она, самка, значит, в сторонке пасется себе, листки хрумкает. А глухари или, скажем, тетерева. Опять-таки бьются, как петухи. Так на каждом шагу женский пол к войне неспособный. Даже дикари женщин не брали в бой. А вот теперешний человек, он все норовит напротив природы, поперек ее. Вот и женщин в войну впутал. А зачем, и сам не ответит.
Хохлов ругнулся, отдергивая больную руку.
— Что ты?
— Током шибануло. Звонят. — Он привернул на клеммах провода, подал трубку Пацко, сидевшему у порога.
Тот послушал, поднялся и, шумно позевывая, сказал:
— Насчет женщин в войне ты подумай на досуге. Пользительно. А теперь посмотри семафор. Ерундит что-то. Открывать придется: поезд вышел.
Кругом царила ночь, но где-то за полосой леса рождался рассвет. Небосклон посерел, будто бы в темную воду добавили молока. Пацко расправил мощные плечи, стряхивая дрему. Приятели остановились у семафора. Хохлов попробовал, как он действует. Стрелочник заметил:
— Как в тоннель уходит дорога.
Высокая насыпь простиралась до темного леса.
Сквозь редевшую мглу в отдалении виднелся светлым полукружьем вход в лес.
— Малейшая неисправность — и поезд полетит под откос. — Хохлов зябко поежился, собирая инструмент и присвечивая себе фонарем.
— Так и жизнь человеческая, по-моему, — раздумчиво отозвался из темноты Пацко. — Лезет, лезет человек по такой вот крутой насыпи. Потом — хлоп! — и покатился под откос…
— Ты что, Еремей, заупокойную тянешь? Брось!
— Нет, нет, Парфен, не перебивай. Понимаешь, другой раз проснусь весь в поту. А сзади вроде кто-то стоит…
— Ущипни себя и спи дальше. — Хохлов опять принялся налаживать семафор.
Пацко по-охотничьи тихо обошел стрелки, не обнаружив ничего подозрительного, вернулся обратно. Хохлова он не застал: тот отправился спать.