Во время ужина Энджи была разговорчива. Следуя обычаям своего круга, она, чтобы разрядить напряженность, рассказала мне истории из жизни Роя и его любовниц.
— Рой очень любит женщин, но, стоит его избраннице уступить ему, он ее бросает. Он немного психопат, когда речь заходит о женитьбе. Страх перед женитьбой делает его почти больным. Катарина с ним дольше других, она пытается сломать сопротивление Роя. Она ему удобна и полностью ему подчиняется.
— Женитьба не всегда конец жизни, — сказал я, — особенно в Калифорнии. Здесь можно развестись в любой момент. А во Франции с этим делом все еще большие трудности.
— Спасибо за ценные сведения, — сказала она и добавила: — На вашем месте я бы поостереглась!
— Чего? Не хотите ли, наконец, рассказать мне о ваших проблемах и о том, что же все-таки произошло. Что я совершил?
Она пожала плечами:
— Узнаете, когда придет время. Мне не хотелось бы портить этот вечер. Вы знаете, как я чувствительна. Возможно, вы были правы, нам следовало было получше узнать друг друга до свадьбы. Я так мало о вас знаю.
— Мало? Помилуйте, Энджи, не требуйте от меня новых подробностей…
Она помолчала, а потом произнесла:
— Смерть матери явно наложила на вас свой отпечаток.
— Смерть матери накладывает отпечаток на каждого.
— Но печаль печали рознь, — сказала она.
— Что это значит?
Она махнула рукой:
— Оставим это…
— Энджи, не нервируйте меня, вместо неясных намеков я бы предпочел, чтобы вы рассказали о нашем путешествии. Африка — более увлекательная тема, чем я. У меня не было исключительной семьи, я не гений, не человек, высоко стоящий на социальной лестнице. Я обычный человек, который хотел бы заслужить уважение других людей. Вот и все.
— Вот и все, — повторила она и выпила вина.
Я понимал, что разговор принимал плохой оборот. Мы могли стать врагами с покрасневшими глазами, вздувшимися веками и тяжелыми языками.
— Вы скучаете по Франции? — вдруг спросила она.
— Мне было бы приятно подышать парижским воздухом, но я не страдаю от ностальгии. Я всегда много ездил…
Она продолжала есть с безразличным видом. Господи! Если бы я мог согреться рядом с другом! Я кожей чувствовал потребность в сочувствии, в чем-то человеческом. Она исключала всякое сближение. Сжать ее в объятиях? Овладеть ею, доказав таким образом, что я существую? Нет. Мне скорее хочется отхлестать ее по щекам, чем поцеловать.
Опьянев от вина и виски, лежа на удобных креслах, мы ждали, но чего? Время от времени я вставал, чтобы унять напряжение, и смотрел на озеро. Противоположный берег был испещрен неоновыми огнями рекламных щитов и окнами отелей. Потом, по молчаливому согласию, мы покинули гостиную. Я долго простоял под душем, подставив голову под струйки воды. Затем я облил себя туалетной водой из разных флаконов, стоявших шеренгой в шкафчике с зеркалом. Пьяные и продезинфицированные, мы молча легли на кровать. Я опустил руку на низ своего живота и почувствовал, что мое мужское достоинство, которым я всегда гордился, сжалось до размеров крупной оливки. Я был подавлен страхом, алкоголем и чувством вины и беспокойства, которые она мне внушала. Отодвинувшись на другой край кровати, свернувшись в комочек, Энджи спала. Я несколько раз включал свет и глядел на нее. Она была так бледна и неподвижна, что я наклонился над ней почти с беспокойством. Она спала, как грустный ребенок. Я не чувствовал к ней ни ненависти, ни любви, я ее боялся. А это было хуже всего.