Евка покраснела и сказала потише:
— Он же мужчина, кто их знает, что у них там на уме… Еще в постель захочет.
— Так и что за конец света, если захочет?
— Отстань! Я уже и забыла, что к чему… Боюсь.
В телевизоре донна Сильвия, застенчиво склонив черную голову, упрямо отвечала дону Хулио, что ей надо все обдумать как следует. Дон Хулио не сдавался.
— Так это вы как, и расписываться будете? — поинтересовалась Антоля. — И с кольцами?
— От не болтай! — рассердилась Евка. — Кольца… Ты ж только молчи, а то я твой язык знаю.
— Тю! Когда я уже там кому что рассказала?
— Про Кузьму я тебе одной, посмеяться.
— А какой тут смех, молодица? Иди!
Возвращалась Антоля домой той же слякотной тьмою. И что за доля такая, думала, век одна, как тычка у дороги, у Евки дети и внуки, у Кузьмы дети и внуки, а все мало… У богатого и петух несется…
С того вечера засели эти слова занозою в голове. Звенят в ушах, как ночной комар, что и не кусает, и не отвяжется, только зудит и зудит, как наваждение какое. Была бы работа какая, и то легче было бы. Но какая работа поздней осенью? Ну, уголь из печки выгрести, высыпать на ярко-зеленую, после отавы уже, траву лужка. Ну, хату подмести. Кабана, кур покормить — вот
и вся работа. Сотки досмотренные, огород пустой, только почерневшие, поломанные чубуки кукурузы торчат вдоль межи. Холодно, пасмурно и утром,
и днем, а чуть под вечер — уже и темно.
К Евке хочется, поговорить, расспросить, — а нельзя. Разругались подруги. Не выдержала Антоля, на второй же день рассказала всем в магазине:
— Это ж свадьба у нас скоро будет!
— А кто молодожены?
— Есть молодожены…
Евке пересказали, она рассердилась, конечно, а Антоля теперь к ней идти боится.
Где-то неделя или две прошли с того разговора, как раз, под вечер уже, Антоля стоит во дворе. Подвязывает проволокой забор к столбу, сгнившему
в земле так, что на одном стержне живет, вот-вот упадет. Вдруг видит — идет Кузьма, сгорбившись, прихрамывая, и ведет за веревку Евкину корову, а сзади Евка, подгоняет хворостиной. Антоля присела, затаилась. Прошли, не взглянули, только корова повернула к ней голову.
И без того ей горько было, но все думалось: а вдруг обойдется? Может, поговорят — да и все; Кузьма себе останется, Евка — себе, помирятся
и опять будут жить, как жили. А теперь так одиноко, так тошно стало, что хоть плачь.
Если бы и вправду Кузьма с Евкою свадьбу сделали — на легковых машинах, как Антоля в телевизоре видела, с кольцами, с фотографом, — не так было бы обидно, как после этой коровы на веревке…