— У моего отца в Рёрвиге побывала криминальная полиция, — сразу начал он, когда Дитлев взял трубку.
— Так, — задумчиво ответил Дитлев после паузы. — И что им было надо?
Торстен набрал в грудь воздуха:
— Они задавали вопросы по поводу брата и сестры в доме на озере Дюбесё. Ничего конкретного. Если только старый дурень не напутал, кто-то обратился в полицию и посеял сомнения относительно виновности Бьярне.
— Кимми?
— Не знаю. Они не сказали, кто это был.
— Немедленно предупреди Бьярне. Понял? Сегодня же! Что еще?
— Отец предложил полиции связаться с Крумом.
На другом конце раздался характерный смешок Дитлева. Совершенно бесстрастный.
— Из Крума они ничего не вытянут.
— Нет, конечно. Но это значит, они снова начали копаться в этом деле.
— У него были сотрудники хольбекского отделения?
— По-моему, нет. Старик говорит, что они были из копенгагенского отдела убийств.
— Вот черт! Твой отец узнал их фамилии?
— Нет, этот самоуверенный дурак, как всегда, толком даже не слушал. Но Крум все выяснит.
— Забудь об этом. Я позвоню Ольбеку, у него есть связи в полицейском управлении.
Закончив разговор, Торстен некоторое время сидел, глядя перед собой и учащенно дыша. Его мозг был переполнен образами испуганных людей, моливших о пощаде и звавших на помощь. Вспоминалась льющаяся кровь, хохот остальных членов группы, потом обсуждения случившегося. Фотоархив Кристиана, вокруг которого они собирались вечер за вечером, накуриваясь до одури или накачивая себя амфетамином. В такие минуты он вспоминал все, что было, наслаждаясь этими воспоминаниями и ненавидя себя за это наслаждение.
Он раскрыл глаза во всю ширь, стараясь вернуться к действительности. Через несколько минут бредовые видения отступили, оставив после себя эротическое возбуждение.
Торстен потрогал себя и почувствовал, что оно тут как тут.
Вот подлость! Почему он не может контролировать эти ощущения? Почему это без конца продолжается?
Он встал и запер дверь, ведущую в соседние залы, из которых доносились голоса королей и королев датской моды. Глубоко вздохнув, опустился на колени, сложил ладони и склонил голову. Иногда это становилось непреодолимой потребностью.
— Господи, Боже мой! — прошептал он несколько раз. — Прости меня! Потому что я ничего не могу с этим поделать.