, заместитель премьер-министра СССР. Второй, генерал в парадной форме, был мне незнаком. Когда я открыла дверь, Шелепин поклонился и пожал мою руку.
— Госпожа Куусинен, — сказал он, — мы приехали, чтобы проводить вас на траурную церемонию.
Я хотела что-то сказать, но он сделал знак молчать.
— Мы знаем, что вы не жили с вашим мужем. Но вы должны понять, что надо соблюдать некоторые формальности. Церемония начнётся через час. Могу ли я попросить вас одеться в чёрное?
Он, конечно, не догадывался, что чёрный костюм был у меня уже приготовлен, о «формальностях» я знала больше, чем многие другие. Я быстро переоделась и торжественно, в сопровождении Шелепина и генерала вышла из дома. Мы в молчании на большой скорости проехали до Дома Советов.
Гроб Куусинена стоял на возвышении. Руководители правительства и партии сменялись в почётном карауле, мимо гроба шла бесконечная вереница тысяч москвичей. Я несколько минут посидела у возвышения, потом меня провели в комнату, где мне пришлось, испытывая чувство неловкости, принимать соболезнования. Передо мной шла бесконечная вереница людей. Бормотали слова соболезнования, сочувствия, говорили, что смерть моего мужа — потеря для всей страны. Через какое-то время я снова вернулась к гробу. Кто-то произнёс речь, в которой превозносились заслуги Куусинена перед СССР. Когда он кончил, я поняла — моя миссия завершена, пора уходить.
Я повернулась, чтобы идти. Шелепин остался сидеть, меня проводил генерал. Он торопился, ведь задание было выполнено! Домой я ехала одна, шофёр тоже явно хотел от меня скорее избавиться, даже не потрудился открыть дверцу, когда мы подъехали к моему дому. Я вышла из машины. Теперь я была действительно одна.
Впервые для меня блеснул луч надежды — неужели наступила настоящая свобода? Неужели я вырвусь из этого города, из этой страны, поправшей мои человеческие права, избавлюсь от ужаса и страхов? Может быть, теперь, когда от Куусинена осталось только имя, мне, наконец, разрешат уехать? Я вспомнила прошлое, свою и чужие судьбы. К Отто я не испытывала никаких чувств. Я была горда, что жива, все остальные чувства подавило время и моё отвращение. Я прошла через Воркуту, о каких чувствах может идти речь! Я была жива, а его уже не было.
Я сидела часами, стараясь понять, что за человек был Куусинен. Никакие кремлёвские архивы — даже если их когда-нибудь откроют — не смогут дать объективного представления об его характере, его личности. Куусинен всегда останется для советского правительства — нынешнего и будущих — чем-то инородным. Он был иностранец, родился не на русской земле, знал шведский и немецкий, читал по-французски. Но по-русски до последнего говорил с сильным акцентом, речь всегда выдавала в нём иностранца.