«Битлз» врозь (Уоффинден) - страница 36

Вернувшись в Англию после несостоявшегося выступления на концерте в фонд Бангладеш, Джон вновь активно включился в политическую жизнь. Он присоединился к маршу протеста против политики в Северной Ирландии, пожертвовал 1000 фунтов организации судостроителей, оказавшейся в то время в эпицентре борьбы левых сил с правительством консерваторов. Вскоре после этого они с Йоко покинули страну, чтобы возобновить постоянно прерывавшиеся поиски дочери Йоко, Кьоко. Она навсегда исчезла вместе со своим отцом, Энтони Коксом, вторым мужем Йоко (Джон был третьим). Кокс считался американским кинопродюсером, хотя, похоже, ничего, кроме фильмов Йоко, не продюсировал.

Джон и Йоко быстро и безрезультатно посетили Виргинские острова, а затем отправились в Нью–Йорк. Для начала они остановились в отеле Сент–Регис, потом сняли студию в Гринвич Виллидж. В 1973 году они приобрели свои первые комнаты в особняке Дакота.

Леннон так и не вернулся в Британию. Он и не собирался возвращаться: имущество из его особняка в Титтенхерст Парке (который он продал Ринго) было переправлено в Нью–Йорк. Похоже, полная смена обстановки вполне устраивала его. К тому моменту он исчерпал все возможности, предоставленные Англией; и не удивительно, ведь главной чертой его характера было постоянное стремление к новому. Идеи оценивались им по степени их новизны, и каждый, кто мог предложить что–то новое (Магический Алекс, Махариши, Артур Янов и т. д.) мгновенно становился объектом восхищения. Это имело и оборотную сторону. Леннону быстро все надоедало, и тогда он просто отбрасывал то, чему успел надивиться. В данном случае это была Англия.

В переезде в Америку были свои плюсы: ему нравились ритм и энергия жизни в незнающем отдыха Нью–Йорке. Он говорил, что всегда считал себя продуктом американской культуры, поскольку вырос на Кока–коле, кукурузных хлопьях «Kellogg» и Элвисе Пресли (утверждение это больно задело тех из нас, кто видел в Битлз избавление от комплекса культурной неполноценности). Йоко, проведшая большую часть своей жизни в Нью–Йорке, в любом случае была рада вернуться туда, где она могла быть в большей степени собой и в меньшей — приложением к Джону. Едва приехав Нью–Йорк, Джон был покорен его особой атмосферой. Англия всегда была для него слишком пуританской, лишенной воображения и консервативной. В Нью–Йорке он столкнулся с прямо противоположным, и это устраивало его как нельзя лучше. На протяжении целого столетия Америка казалась землей неограниченных возможностей миллионам иммигрантов, и теперь предстала таковой перед Джоном. Америка (во всяком случае, Нью–Йорк) жаждала Искусства, готова была всерьез принимать все необычное, вызывающее, эксцентричное и просто глупое. Называя себя серьезным художником, Джон мог, по крайней мере, рассчитывать на то, что Нью–Йорк к этому прислушается. В Британии же его считали популярным, необычайно талантливым музыкантом, ни больше, ни меньше; к его внеурочным занятиям относились презрительно. Как бы то ни было, у Джона не было возможности тщательно взвесить все за и против. Едва ступив на землю Америки, он попал в объятия Джерри Рубина и Эбби Хоффмана, лидеров йяппи, людей наилучшим образом подготовленных для того, чтобы познакомить Леннона с идеями американских «новых левых». Это было как раз то, что нужно. Леннон сразу оказался в центре леворадикальных, авангардистских кругов, признания которых он так добивался. В Англии такого движения не было, и после того, как нью–йоркская контркультура с такой готовностью приняла его, можно было не сомневаться в том, что он там останется. В общем, было очевидно, что Леннон пристрастится к Нью–Йорку; ведь там гораздо больше телестанций, чем в Англии.