Вован поправлялся на удивление быстро («На мне всё заживает как на собаке» – не без гордости пояснил он Павлу). Сыграло свою роль и то, что пуля из «томми-гана» только вырвала ему клок мяса, не повредив кость, а череп бывшего братка выдержал удар кирпича, оставшись непроломленным. Но Вован оказался ещё и достаточно хитёр: перед офицером-особистом, говорившим с ним в госпитале, он изобразил чуть ли не умирающего, с трудом понимавшего, о чём его спрашивают, и не способного отвечать на вопросы. Его оставили в покое (пока), а он, лёжа с закрытыми глазами, внимательно слушал рассказы Анджелы и, как потом выяснилось, конструировал свою собственную легенду.
Биографию себе он выбрал соответствующую своим склонностям и кучерявому жизненному опыту: беспризорник, потерявший родителей в лихолетье гражданской войны, голодавший, замерзавший, путавшийся с ворами и в конце концов пробравшийся тайком на иноземный пароход и уплывший на нём в поисках лучшей доли.
Демонстрируя постепенное выздоровление и частичное возвращение памяти, Вован понемногу начал общаться с соседями и на вопрос «А чем ты тут, на Ямайке, занимался?» отвечал так: «Шпану местную держал в кулаке – атаманом у них был. Избавляли карманы буржуев от денежных излишков – экспроприировали экспроприаторов. Потом Анку встретил – пересеклись наши стёжки-дорожки». И его история находила понимание: он даже сошёлся накоротке с Фёдором Резуновым, раненым солдатом-десантником, бывшим беспризорником с полууголовным прошлым (от превращения в полноценного уголовника Фёдора спас Антон Семёнович Макаренко), с лёгкой руки которого к бывшему афганцу приклеилось прозвище «Вовка-жиган». Они подолгу разговаривали, и бизнесмен из России начала двадцать первого века расспрашивал Резунова об альтернативной Народной России середины двадцатого века, не боясь попасть впросак – ведь по легенде он не был в этой России четверть века и ничего о ней не знал.
Шли дни, а на Ямайке и вокруг неё продолжались ожесточённые бои.
* * *
– Ну, докладай, капитан, – произнёс подполковник Мазуров, комиссар 17-й бригады морской пехоты. – Что у нас плохого, а?
По своему хитрому статусу бригадный комиссар прежде всего отвечал за политико-моральное состояние бойцов и командиров: кто чем дышит, кто о чём говорит (а желательно – и о чём думает). Ну и, конечно, комиссар отвечал за недопущение разного рода поступков, несовместимых с высоким званием народоармейца. С этим в семнадцатой десантной всё было нормально – расправ с пленными и грабежей местного населения отмечено не было, а что касается насилий над женщинами, то воинам армии-освободительницы такой экстрим не требовался: чернокожие красотки сами пробирались по ночам в солдатские блиндажи и палатки, и вовсе не для того, чтобы резать глотки спящим бойцам, а чтобы дарить им свою пылкую африканскую страсть в обмен на хлеб и тушёнку. Однако комиссар – око правящей партии – был ещё и куратором особого отдела бригады, и капитан Пронин обязан был время от времени кое о чём ему докладывать. И он сообщил подполковнику Мазурову о людях, извлечённых из-под развалин здания, где размещалась американская контрразведка.