На автобусе до мамы полчаса езды. Когда я выхожу, то слышу, как волны бьются о берег. Звук успокаивающий. Это единственное достоинство района Южный Брайтон. Отсюда до пляжа несколько минут ходьбы, и если бы я жил в окрестностях, я бы прошелся эту лишнюю минуту и плавал бы, плавал… А сейчас у меня ощущение, что я нахожусь в призрачном городе. Только в паре окон горит свет. Каждый четвертый или пятый уличный фонарь разбит. И никого вокруг.
Уже стоя у забора, я глубоко вдыхаю здешний соленый воздух. Моя одежда уже пропахла затхлым запахом водорослей. Мамин дом в том же отчаянном состоянии, что и все остальные дома в этом районе. Если бы я однажды сюда пришел и покрасил его, соседи выгнали бы маму из дома. Если бы я подстриг газон, мне бы пришлось стричь газоны всем остальным. Ее дом — одноэтажная, всеми ветрами продуваемая халупа. Когда-то белая, теперь цвета дыма краска осыпается с облезлых стен и падает во двор вместе с ржавой пылью от железной крыши. Окна держатся на потрескавшейся замазке и на честном слове.
Я подхожу к двери. Стучу. Жду. Проходит целая минута, пока она наконец семенящей походкой не подходит к двери. Дверь застревает в проеме, и, чтобы открыть ее, маме приходится довольно сильно ее дернуть. Дверь содрогается, петли ноют.
— Джо, ты знаешь, который час?
Я киваю. Почти семь тридцать.
— Знаю, мам.
Она закрывает дверь, я слышу, как скрипит цепочка, и дверь открывается снова. Я захожу внутрь.
В этом году маме исполнится шестьдесят четыре, но выглядит она на все семьдесят, не меньше. В ней метра полтора роста, и вся она состоит из изгибов в каких-то неподходящих местах. Некоторые из этих изгибов переходят в другие, а некоторые настолько массивны, что оттягивают морщинистую кожу сзади на шее. Седые волосы обычно затянуты в пучок, но сейчас они покрыты чем-то вроде старой сетки для волос, прикрывающей бигуди. Глаза у нее голубые, но бледные, почти выцветшие, и прикрыты толстыми очками, которые никогда не были в моде. На ее лице три родинки, и в каждой торчит по черному волоску, которые она никогда не удаляет. Над верхней губой — мягкая полоска волос. Она похожа на старшую сиделку в доме престарелых.
— Ты опоздал, — говорит она, встав поперек входа и поправляя свои бигуди. — Я так волновалась. Я уже собиралась звонить в полицию. Я чуть не позвонила в больницу.
— Мам, у меня были дела на работе, и вообще… — говорю я, с облегчением думая о том, что она не заявила полиции о моей пропаже.
— Слишком занят, чтобы матери позвонить? Слишком занят, чтобы хоть на секунду задуматься о моем разрывающемся сердце?