Все пассажиры и водитель с кондуктором до сих пор сохраняющие спокойствие заволновались. Стали слышны негромкие восклицания и вопросы:
– Кто это сделал? Зачем пририсовали руку ученому Павлову, сжатую в кулак?
Волновались все, но принять участие в диспуте так никто и не решился; слишком уж ответственным был предмет спора. В этот момент Андрей Иванович неожиданно для самого себя громко выдал:
– Церковный праздник рождества Иоанна Крестителя – пережиток дикарского прошлого. Огромный вред наносит он народному хозяйству, так как сопровождается многодневным пьянством и прогулами; кроме того, он связан со многими дикими и вредными суевериями и приметами. Никто не обратил внимания на краткую речь Зорина, а троллейбус, заваливаясь, стал подкрадываться к остановке.
Воинствующий материалист, оправившийся от потрясения из-за Павлова, уже подпрыгивал на месте, переполненный справедливым негодованием, готовый выдать очередное атеистическое разоблачение религии, неожиданно для самого себя громко заблеял, забыв про Гагарина и Титова:
– Церковный праздник рождества Иоанна Крестителя – пережиток дикарского прошлого, – сделал значительную паузу атеист и, набрав в грудь воздуху, продолжил с идиотским глубокомыслием. – Огромный вред наносит он народному хозяйству, так как сопровождается многодневным пьянством и прогулами; кроме того, он связан со многими дикими и вредными суевериями и приметами, – и замолчал, по-видимому, сам пораженный законченностью и стройностью, произнесенной им синтагмы.
Троллейбус остановился и стал делать скрипучие попытки открыть двери. Пассажиры стояли, не шелохнувшись. Покидать троллейбус никто не собирался. Возмущенное до глубины души последней идеологической выходкой Баруха-атеиста сопрано все же справилось с замешательством и устало, но громко произнесло:
– Сами вы – дикое суеверие, и вся ваша философия – хреновая!
Взрывная волна хохота качнула «причаливший» троллейбус и с треском вынесла наружу все двери одновременно. Взрослые, дети и пожилые люди обоего пола посыпались из дверей, держась за животы, толкаясь и изумляя своим неожиданным весельем ожидающих на «причале». Андрей Зорин устремился было во двор, но Юлия Сергеевна развернула его на сто восемьдесят градусов и спросила:
– Ты чего так вырядился и куда собрался?
– О, привет, Юлька! Это ты что ли в троллейбусе сейчас выступала?
– Я, – подтвердила Юлия. – А ты почему в таком виде?
– Я тебе скажу по секрету, Юлька, – поправлял шикарную белоснежную корону из перьев Зорин.
– Я это, в Бразилию собираюсь – на маскарад с танцами.