Меня повело. Когда вот так сжимаешь тонкую женскую руку, внутри что-то просыпается... мечты о том, чего не будет никогда. Почему, казалось бы, не будет? Многие люди вокруг женятся, заводят детей. Правда, потом опять разводятся. Заратустра, да неужели мои желания сверхъестественны, неужели я хочу чего-то особенного? Нет ведь. Это всегда было таким простым - жениться, жить со своей женой в одном доме, завести детишек, вместе гулять в выходной день, ездить в зоопарк, почему бы и нет, что в этом плохого? Вместе смотреть эти несчастные сериалы, прижимаясь друг к другу, состариться вместе, гулять по дорожкам рука об руку со своей поседевшей половинкой... Почему в моей жизни никогда - никогда этого не будет? Почему я так устал от этой невозможности?
Я бы с детишками с удовольствием возился. Стыдно признаться, но порой я останавливаюсь в супермаркете в бэби-отделе, разглядываю бутылочки, шампуни и масла, памперсы и с тоской разглядываю розовощекие мордочки на пакетах... Водил бы гулять, учил кататься на велосипеде, кормили бы вместе уток, играли в прятки. В день святого Мартина зажигали бы самодельный фонарик и шли по темным улицам на праздник в детсад.
Можно было бы брать поменьше дел, бог с ними, с деньгами, я бы мог возиться с ребенком какое-то время, пока не подрастет.
Но Беате всего двадцать шесть. Жизнь так интересна и многообразна, так сложна, у Беаты такая тонкая, замысловатая внутренняя организация - о каком ребенке может идти речь?
И какой я все-таки пошляк - сидя с прекрасной женщиной в ресторане, думаю о такой патриархальной старомодной ерунде!
Беата предпочла поехать ко мне - это радовало, хотя утром, конечно, придется отвозить ее домой на другой конец города. Но какая разница - иначе ехать домой пришлось бы мне самому.
Надо отдать Беате должное - с сексуальной стороной у нее все в порядке. Заснули мы уже далеко за полночь, а в шесть я проснулся оттого, что мне хищно и нежно покусывали мочку уха, а потом целовали в шею, в грудь,живот и так далее. Я немедленно включился и стал губами обрабатывать восхитительно нежную кожу, соски, спускаясь ниже, в глазах у меня темнело, я взлетал и падал, Беата, вся напряженная, натянутая, как струна, звенела под моими руками и губами, мы качались на гигантских качелях, то пьянея от невесомости, то сжимаясь под неодолимой силой тяжести. Мы летели.
Потом мы лежали, переплетясь всеми ветвями, корнями, бессильной расслабленной грудой. Наконец Беата вздохнула и выбралась из-под меня, свернулась в клубок и ткнувшись головой мне под мышку, по-кошачьи блаженно замерла. Я лениво гладил ее кожу, покрытую в солярии ровным загаром.