П.Н. Милюков гораздо выдержанней, степеннее, академичней, холоднее. Он никогда не заменит ругательствами доказательства. Он часто неподражаем в своих мастерских анализах прошлого, нередко убедителен в своей критике настоящего. Но в отношении будущего, когда нужна «интуиция», он был всегда менее удачен и удачлив. Бесспорно, на фоне преобладающих эмигрантских настроений он выделяется авторитетным и достойным контрастом. Но и его основная ориентация — стародемократическая, радикальная — порочна и недейственна в корне. Она не звучит в русской атмосфере. И это даже не «пропавшая грамота», ибо в России ее, в сущности, никогда и не теряли. Это — душа, обреченная остаться нерожденной…
Прислушайтесь к шумящей сейчас в Парижах и Прагах эмигрантской травле «евразийцев». Точь-в-точь по стопам старой интеллигенции: «политический модернизм». Судят по этикетке: «непримиримость или соглашательство?». И когда не получают односложного ответа на этот простой, мелкотравчатый, кавалерийский вопрос, — открывают пальбу из всех орудий: «переливчатые идеи!», «универсальный магазин!», «ни Богу свечка, ни черту кочерга!»…
Евразийство, насколько можно судить издали, — наиболее живое, идейно свежее течение эмиграции. Оно многое чувствует, многое улавливает в современности. Оно как-то прикосновенно к ее «ритму». Но и оно, однако, окунаясь в политику, не избегло общеэмигрантской доли, когда вдруг вздумало мечтать о роли «идейного штаба» для формирующегося «правящего слоя» СССР (ср. евразийский катехизис «Евразийство»). Не могут люди не словесно, а подлинно и до конца осмыслить, что «смена» со всеми своими «штабами» формируется «там», созревает непосредственно в революции, вскармливается и вспаивается революцией. И на ней — прямой отсвет революционного пожара и, следовательно, революционных идей. Нельзя ободрять себя примером дореволюционной эмиграции, из женевских мансард перекочевавшей разом в Кремль: ибо новой великой революции не может быть и не будет.
Будет много мимикрии. Будет много оппортунизма. Будет много тайных помесей, примесей, амальгам. Будет непременно не только революционная фраза, но и революционная природа. Лишь в ограниченном, условном смысле «смена отцов» может стать «сменою вех». Будет идеология, преемственно вытекающая из «ленинизма», пропитанная им, гордая им. Целый большой период переваренной революции.
Однако и переваренная революция вовне, перед лицом мира, будет еще долгое время реально и активно революционна. Французская революция вовне не завершилась до 1814 года, т. е. гремела четверть века. А опыт показал, что русские сроки еще протяженнее. Да и размах русской революции шире, круче, субъективно дерзновеннее французского: