Национал-большевизм (Устрялов) - страница 387


Мир расколот на две половины:
Они и мы. Мы юны, скудны, — но
В века скользим с могуществом лавины
И шар земной сплотить нам суждено!

(В.Брюсов)[342]


Итак, да здравствует русская революция!


РОССИЯ

(У ОКНА ВАГОНА)[343]

Посвящается моей матери

Юлии Петровне Устряловой

Этим летом я пробыл полтора месяца в России, главным образом, в Москве. По возвращении в Харбин мне хотелось привести в порядок впечатления, изложить их в более или менее обстоятельном очерке. Отсутствие времени не позволило осуществить это намерение. Но на обратном восьмидневном пути, сидя у окна вагона, я все же успел в беглой, полудневниковой форме зафиксировать кое-что из наблюдений, настроений и мыслей, вызванных прикосновением к России. Прекрасно сознавая всю отрывочность, эпизодичность, недостаточность этих записей, я согласился их опубликовать в ответ на просьбу друзей «поделиться московскими впечатлениями».

Читатель имеет дело именно с «впечатлениями», импрессионистскими набросками, «сырым материалом», успевшим подвергнуться лишь легкой стилистической обработке, да и то не везде.

Запись велась по дням, и я не вижу надобности изменять расположение материала при ее опубликовании.


2 августа 1925 года.


Участок Вятка — Пермь. Удобно ехать, мягко, мало трясет, даже писать можно без усилий: международный вагон. Вполне чисто, даже комфортабельно. «Довоенная норма» в этой области, кажется, налицо.

Хорошо ехать, ехать… Теплый вечер, окно открыто, льется воздух русских полей, мелькают снопы сжатой ржи — батюшка Урожай! — елки, церковки, избы, речки. После Маньчжурии особенно отраден вид сельских церковок, полевых монастырей, — русский, тютчевский пейзаж… Ехал бы, кажется, так всегда, всю жизнь: мы — странники на земле. Вот бы научиться этому мудрому бесстрастию странника; впрочем, разве и впрямь не учит ему нынешняя наша жизнь?..

В этом же вагоне — наркомздрав Семашко: до какого-то из сибирских курортов. Типичный интеллигент с холодными голубыми глазами, с обликом разумным и степенным: странно, что он был в 1917 году пресловутым «прапорщиком Семашко»! Tout passe, tout change (Все течет, все меняется — фр.)…

В купе со мною, — доктор-француз: в Читу — исследовать в Забайкальи и в Монголии бубонную чуму и еще какую-то болезнь. Беседую с ним на разные темы.

Симпатичный по-своему, корректный, культурный человек. Европеец. Уполномоченный от Лиги Наций. Парижанин, с соответствующей психологией.

…Однако, надо бы прибрать к рукам взлохмаченные впечатления, довести до разума все, «что глаза мои видели».

Многого не посмотрел в Москве, что мог бы и должен был бы посмотреть. Но труднее всего было усвоить суетливую психологию туриста-провинциала, спешащего видеть, торопящегося набрать побольше внешних впечатлений. Сразу Москва ощутилась, как нечто настолько родное, настолько свое, что туристский темп жизни неизбежно воспринялся бы, как что-то оскорбительное, нелепое, искусственное. Жил, как жилось, не приневоливая себя, но в то же время жадно вдыхая каждый атом московского воздуха, вживаясь в каждый элемент московского быта. Прекрасна по-прежнему Москва, и гораздо больше прежнего интересна. Последнее особенно чувствуется на расстоянии, когда осмысливаешь непосредственные впечатления. Ключом бьет интенсивная, бурная жизнь, широк и своеобразен ее размах, вся она насыщена соками большой истории. Нужно только ощутить перспективу и, не игнорируя частностей, помнить о великом целом. И радость, и гордость берет тогда за Россию. Это — главное.