Может быть, правы милые чеховские персонажи, и «через двести-триста лет жизнь станет такой прелестной»… Но пока не наступили эти манящие сроки и не сбылись хилиастические мечты, приходится считаться с печальными, суровыми, трагическими реальностями, искать величественное в печальном, возвышенное и осмысленное — в суровом и трагическом…
Николай Устрялов
Европа шла культурою огня,
А мы в себе несем культуру взрыва.
Огню нужны машины, города,
И фабрики, и доменные печи,
А взрыву, чтоб не распылить себя —
Стальной нарез и маточник орудий.
Отсюда — тяж советских обручей
И тугоплавкость колб самодержавья.
Бакунину потребен Николай,
Как Петр — стрельцу, как Аввакуму— Никон.
Макс. Волошин
Мы очень мало знаем об Устрялове как о человеке. Даже внешность его представляем весьма смутно. Лично мне известны только две фотографии лидера национал-большевизма: одна — юношеская (1908), с аттестата зрелости, другая — уже харбинская, но исключительно плохого качества. По ним невозможно почувствовать особость облика нашего героя: обычное интеллигентское лицо. Сохранился, правда, словесный его портрет в воспоминаниях воспитанницы Харбинского Юридического факультета: «Довольно высокий, одетый с изящной небрежностью, с небольшой эспаньолкой, придававшей ему нечто мефистофельское, Устрялов сразу овладел вниманием аудитории. Он читал с блеском, легко и непринужденно развивая тему, щеголяя цитатами, сам увлекаясь и увлекая слушателей»[7]. Что ж, это совершенно совпадает с тем образом, который возникает при чтении устряловских сочинений: да, блеск, щегольство цитатами, увлекает и сам увлекается… Есть еще одно изображение, но уже созданное писательской фантазией в романе о Колчаке, где начальник отдела Русского бюро печати, мелькая в крохотном эпизоде, тем не менее играет роль далеко не второстепенную, ему автор доверяет вести с адмиралом единственную в книге глубокомысленную историософски-метафизическую беседу: «Человек, присланный по вызову, был довольно высок, плотен, с отрешенными как у больной овцы, глазами и типично профессиональной бородкой на тонкогубом лице. <…> Что-то в этом человеке сразу же насторожило Адмирала. Во всем его облике, в тоне, в манере держаться чувствовалась затаенная уверенность в чем-то таком, что недоступно пониманию многих, если не всех остальных, смертных и чем он не спешил поделиться с ближними»[8]. Глаза как у «больной овцы» — это запоминается, но сентенции романного Устрялова (видимо призванного изображать некоего колчаковского черта-соблазнителя) о дьяволе — творце революции и о Боге, уставшем любить людей, в устах исторического Николая Васильевича совершенно не представимы… Кстати, кое-что можно сказать о его нравственных качествах: «<…> все, кто лично знал Устрялова, или же учился у него <…> единодушно говорят об Устрялове, как о человеке в высшей степени достойном»