Вахтангов (Херсонский) - страница 3
Е. Б. Вахтангов в четырехлетнем возрасте с отцом, матерью и сестрой. 1887 г.
Женя с любопытством тянулся к суровому деду. В больших карманах у Саркиса Абрамовича всегда водились для внука сласти. Угрюмые глаза по-стариковски ласково присматривались к ребенку. Но растущая привязанность «папи»[1] и мальчика друг к другу не успела развиться и окрепнуть.
Жизнь старика становилась все тяжелее. Богратион Сергеевич стал повторять родным и чужим, что его отец — неотесанный, выживший из ума «крро»[2], что он позорит семью. Наконец, старика перестали пускать к общему столу и еду начали подавать ему отдельно. Это было последним ударом для гордости Саркиса Абрамовича. Он простился, ничего не объясняя, с давно уже вышедшими замуж дочерьми Катаринэ и Домной. Можно было подумать, что старик собирается в дальнюю дорогу. На другой день он заперся в своей комнате и больше оттуда не вышел. Он зарезался перочинным ножом. Рана была нанесена в живот ниже ребер, и смерть наступала медленно и мучительно.
Об этом в семье старались не вспоминать. Но домашним стало тяжелее прежнего.
Мальчика отослали в Тифлис к дальним бедным родственникам. По его годам уже пора было оставить занятия с домашней учительницей и садиться за школьную парту.
Два года провел Женя в Тифлисе. Он был принят в гимназию. Но жизнь в малокультурной семье была тосклива. Мальчика принуждали к грязной работе по дому. Женя чувствовал себя одиноко и просил вернуть его во Владикавказ.
Вот и снова родной дом.
Женя радостно целует мать брата и сестер. Вокруг близкие, милые лица. Но вскоре мальчику передается общая напряженность. Ждут к обеду отца… Можно привыкнуть к ежедневному страху, но страх не становится от этого меньше.
Уйти нельзя. Обед — это единственный час за весь день, когда семья встречается с отцом.
То и дело все поглядывают на циферблат. Проходит два томительных часа. Богратион Сергеевич задержался на фабрике…
Наконец, с улицы врывается на кухню фабричная девушка:
— Хозяин идет!
Кухарка, утомленная долгим ожиданием, раздраженно кричит горничной:
— Идет!
Горничная бежит к Ольге Васильевне:
— Барин идет!
Мать говорит негромко, как о привычном и неизбежном несчастье:
— Отец идет.
И машинально одергивает на дочери платьице, смотрится в зеркало, поправляет прическу.
Вся семья выходит в столовую навстречу хозяину.
Богратион Сергеевич никогда не изменяет своим обычаям. За обедом он молчит, и все молчат. Он не делает замечаний, не упрекает, но все чувствуют себя подавленно, как будто они в чем-то виноваты перед ним.
Через много лет Евгений Болратионович вспоминал, как был нерушим распорядок в семье, как даже вещи имели свое постоянное место, и если бы он хоть раз в детстве увидел, что за столом что-нибудь изменилось, хотя бы кувшин вдруг оказался не на том месте или хлеб был положен по-другому, — это значило бы, что в доме случилось что-то невероятное, может быть ужасное! Но ничто не менялось в этом доме. Ничто из заведенного раз навсегда отцом.