Еще был жив отец, когда он ставил эту дверь. Илларионов, помнится, навестил его в больнице. Отец объяснил, как отыскать мастера. «Кроме него, тебя и… меня, если не умру, — сказал отец, — никто не откроет». — «Вряд ли, — усомнился Илларионов-младший, — сейчас есть очень хорошие специалисты. К тому же и безработные. Им терять нечего». — «Кто хорошо разбирается в электронике, — улыбнулся отец, — как правило, не так хорошо разбирается в механических замках. Кто умеет вскрывать механические замки, редко соображает в электронике. Это разные вещи для разных людей. Тут нужен штучный человечек». И мастер — застенчивый, похожий на инока, с редкой светлой бороденкой и длинными пальцами пианиста юноша с явно не ему принадлежащим именем Эрик — оказался именно таким штучным человечком. С другими Илларионов-старший без крайней на то необходимости предпочитал дел не иметь.
Он пролежал в больнице несколько лет. Иногда Илларионову-младшему казалось, что отец совершенно здоров и лежит в ЦКБ, потому что ему так удобно: отдельная палата, кормят-поят за государственный счет, каждое утро — свежие газеты, доставляют просимые книги, пускают сына, а главное, вокруг чистенько, тихо, никто (кроме лечащего врача) не стоит над душой. «Не надоело тут? — однажды спросил Илларионов-младший. — Перебрался бы на дачу, что ли?» — «Да ты что? — едва слышно, одними губами ответил Илларионов-старший. — Только тут я и живой». — «Но ведь в полной их… власти, — тоже одними губами возразил Илларионов-младший, — в любой же момент…» — «Потому и живой, — неожиданно громко засмеялся отец, — что в любой момент. Соскочившему на ходу с поезда нельзя в лес. Можно только или разбиться насмерть, или стоять столбом у насыпи».
В ту — одну из последних — их встреч Илларионов-младший с сердечной болью отметил, что отец истаивает, догорает как церковная свечка. Его лицо было таким белым, что сливалось с подушкой, и только светились странным светом зеленые Глаза, которые, в отличие от лица, напротив, только набирали яркость. «Тебя тут, случаем, не поторапливают?» — незаметно вывел ручкой Илларионов-младший на белой кайме газеты. «Нет, я сам опаздываю», — ответил отец.
Илларионов-младший, впрочем, до сих пор не был в этом стопроцентно уверен. Кажется, дня за два до смерти отца начальник двенадцатого управления генерал Толстой, курировавший в числе прочих возглавляемый Илларионовым-младшим отдел, взял его в лифте на Лубянке за пуговицу пиджака. «Слышал, сынок, строгую дверь поставил на новой квартире?» — весело (как если бы это было самое радостное известие за этот день) подмигнул генерал Толстой. «К новой квартире, товарищ генерал, — растерялся Илларионов-младший, — и дверка новая». Он не ожидал, что новую дверку так скоро проверят на впускаемость. «Вот и я о такой, сынок, чтобы дом рухнул, а она как новенькая, давно мечтаю, — сокрушенно вздохнул (мол, мечтаю, да вот никак не поставлю) генерал Толстой. — Телефончик мастера не подскажешь?» — «Не подскажу, — с искренним сожалением развел руками Илларионов, — не оставил он своего телефончика».