С Поповым говори обязательно дерзко <…> Крой, Машуха, во всю! Может, вывезет нас какая-нибудь кривая»), Платонов был вынужден один, оставив жену с сыном в Москве и получив письменные гарантии, что они не будут в одночасье выброшены на улицу, выехать в Тамбовскую губернию, чтобы занять ту же должность, которую он занимал в Воронеже, — губернского мелиоратора.
Последней попыткой избежать Тамбова было намерение уехать всей семьей в Ленинград. В Пушкинском Доме сохранилось письмо Платонову некоего Бориса Зыкова: «Пишу тебе, Платоныч, пока варится на примусе гречневая каша, сварится — поставлю точку. Прежде всего о небольшом поручении Марии Александровны. За ту сумму, которую мне назвала Мария Александровна, иметь теперь комнату + отопление + освещение + стол — нельзя. Все это будет стоить, конечно, дороже. На двух больших людей и одного маленького человека нужно не менее 175–200 рублей. И сейчас найти все эти удобства вкупе — трудновато».
Делать было нечего. Однако еще до отъезда из Москвы в Тамбов Платонова одолевали дурные предчувствия. «Не исключена возможность того, что я там не сработаюсь, несмотря на гарантированную мне поддержку НКЗема и одобрение предложенного мною способа постановки мелиоративного дела в Тамбовской губернии, — признавал он в одном из писем. — Путешествовать же по стране с семьей я не имею ни желания, ни средств, ни права нарушать жизнь своих близких. Однажды ошибившись (не по своей, правда, вине), я на вторую подобную ошибку идти не могу».
Действительность оправдала эти предчувствия сполна, и если в Воронеже мелиоративная деятельность Платонова продолжалась четыре с лишним года, то в Тамбове — чуть больше трех месяцев и со значительно меньшим успехом. Причиной тому были обстоятельства, о которых он подробно и откровенно информировал в письмах жену: «Обстановка для работ кошмарная. Склоки и интриги страшные. Я увидел совершенно неслыханные вещи… <…> Мелиоративный штат распущен, есть форменные кретины и доносчики. Хорошие специалисты беспомощны и задерганы. От меня ждут чудес. <…> Возможно, что меня слопают и выгонят из Тамбова. <…> Меня ненавидят все, даже старшие инженеры <…> Ожидаю или доноса на себя или кирпича на улице».
Но все же дело было не только в препятствиях, мещанстве и косности, не в том, что Платонова обыватели, как он писал, «принимают за большевика и чего-то боятся», не в том, что трудно было по этой причине найти квартиру в «обывательском городе», полном «божьих старушек», и даже не в том, что он оставил многих своих подчиненных «без работы, и, вероятно, без куска хлеба» и его «долго будут помнить, как зверя и жестокого человека» — а в том, что к той поре как мелиоратор он себя, похоже, исчерпал и был внутренне готов к демобилизации.