— Я должен быть в состоянии проснуться завтра вечером. Антониетта будет горевать. Мне не хочется, чтобы она страдала.
— Ты будешь практически без сил, но я удостоверюсь, что ты проснешься.
Внимание Байрона было поймано и удержано пронизывающим взглядом.
— У тебя зеленые глаза, — не совсем зеленые, а блестящие, металлически-зеленые. Сверхъестественные. Глаза, которые приникали в саму душу. — Я должен был вспомнить, это наследие Драгонсикеров. Глаза провидцев.
— Сейчас я утомлен, Байрон, и не вижу того, что должно быть увидено. Как только я найду интересующие меня ответы, я последую за своими родственниками в другой мир.
— Или найдешь свою Спутницу жизни. Не думал, что такое возможно, тем не менее, не возникает никаких сомнений, что Антониетта моя вторая половинка.
— Мой род практически исчез. Рианнон и я были последними в нашем роду. Сомневаюсь, что кто-либо из нас окажется таким удачливым, — Доминик встал, нависая над углублением в земле. — Теперь спи, чтобы проснуться полностью исцеленным. Я передам твои рассуждения нашему принцу и сообщу ему, что в скором времени еще одна женщина присоединиться к нашим рядам. Это само по себе является поводом для празднования.
— Я благодарен тебе за твою любезность и за свою жизнь.
Доминик поклонился, как принято у карпатцев.
— Ты должен поспать и позволить мне попытаться исцелить эти страшные раны.
Байрон снова услышал голоса, много голосов, мужских и женских, напевающих исцеляющий ритуал в его голове.
«Спи, дружище, мы с тобой и мы проследим за тобой, в то время как наш брат исцеляет твое тело».
Этот единственный голос дружбы вернул его назад во времени, когда он свободно бегал с волками, сидел на высоких деревьях и был простым мальчишкой, играющим с другом. Он позволил себе отключиться, слыша на расстоянии успокаивающие голоса. И один женский голос, шепчущий:
«Возвращайся назад, ко мне».
Антониетта сидела за пианино, ее пальцы изогнулись над клавишами. Музыка взмывала в ней. Живая. Пугающая. Противоречие эмоций. Девушка привносила красоту и поэзию в хаос, смешивая ноты, пока музыка не увеличилась в объемах не в силах оставаться в рамках комнаты с ее совершенной акустикой. Она громко взывала к своему возлюбленному, стремясь покончить со своим трауром. Музыка стонала и рыдала, молила и умоляла. Становилась мягкой и певучей, как сирена. Мелодией очарования.
Двери в ее комнаты были заперты, как и весь день до этого. Она не желала никого видеть. Даже дон Джованни не смог убедить ее открыть двери. Секунды тикали так же громко, как и биение сердца. Долгие. Растягивающиеся в минуты, часы, дни. Ей было невыносимо жить дальше без него. Без Байрона. Ее темного поэта. Она потеряла его раньше, чем представился шанс узнать его, и агония от этого была выше ее понимания.