Горе опустошило ее. Разъело. Заблокировало гнев на кузена. На всю семью. На Жюстин. Девушка отказалась принять утешение от всех них. Только Кельту было дозволено остаться рядом в то время, как она рыдала и швырялась вещами, что было совсем не похоже на Антониетту. Она плакала бурей слез, злясь на небеса, что они позволили ее кузену получить доступ к оружию. На протяжении всего этого пес находился рядом с ней, направляя ее вокруг разбросанных вещей, и с любовью подсовывал ей свою голову, утешая и делясь духом товарищества.
Музыка стала меланхоличной, звуки взлетали, просачиваясь в главный зал, так что весь дом замолчал от горя. Даже дети разговаривали шепотом, а Марита шипела на них. Завеса опустилась на палаццо. Антониетта, их источник жизненной силы, их главная опора, единственная постоянная фигура в их жизнях, была подавлена как никогда ранее. Из-за мужчины. Хуже того, из-за мужчины, которого они боялись. Симфония звучала беспрерывно, вызывая слезы и тоску, пока даже слуги не заплакали.
Снаружи, за разноцветным бесценным витражным окном, шторм давно прошел, однако грозовые облака все еще плыли по небу, затемняя луну и пачкая звезды, отчего горгульи и другие крылатые создания, сидящие на карнизе и бойницах, казались темными и мрачными.
Антониетта чувствовала, как музыка поднималась в ней, неумолимыми, безжалостными эмоциями, бесконечным извержением вулкана. Она играла как заведенная, не в силах остановиться. Как вдруг почувствовала тяжесть его рук на своих плечах. Тепло его дыхания на своей шее. Прикосновение его губ к своим волосам. Ее пальцы замерли над клавишами пианино. Резкая тишина воцарилась после силы и энергии музыки. Палаццо мгновенно затихло в жутковатом шоке после часов страстной музыки.
Антониетта замерла на отполированной скамейке для пианино без единого движения, не в силах рискнуть поверить, что он здесь, с нею, что он пришел после всех этих долгих часов острого страха и горя. Сердце, казалось, прекратило биться у нее в груди, мир сузился до его рук. Жара его кожи. Тепла его дыхания. Биения его сердца. Ее сердце запнулось, уловило ритм его. И забилось в совершенной синхронности с ним. Антониетта развернулась, ее руки обвились вокруг его шеи, ее крик был заглушен его губами, слившимися с ее.
Байрон пробовал ее слезы, пробовал ее любовь и принятие. Его губы прошлись по ее лицу, глазам, запоминая высокие скулы, небольшую ямочку, и вернулись, чтобы пленить ее рот. В этом поцелуе был жар, огонь и потребность. Земля ушла у них из-под ног. Ее пальцы вцепились в его рубашку, отчаянно стремясь осмотреть его тело, «увидеть» подушечками своих пальцев. Это было едва ли не больше того, что она могла вынести, дожидаясь. Она почти разорвала материал, покрывающий его кожу, при этом целуя его в ответ, опустошая его рот, без слов говоря ему, в чем она нуждается.