Мы поехали в Ньюарк на «лендровере», который остался единственным в доме автомобилем, достаточно вместительным для трех человек. Джайлс долго не соглашался брать в машину Нипа и Наджа, но в конце концов уступил моим уговорам. Я отправила Ники попрощаться с отцом. Мальчик почти сразу же вернулся.
— Отец дал мне вот это и приказал уходить, — сказал Ники. В руке он держал монету номиналом в один фунт. — Папа никогда не давал мне столько денег, — улыбнулся Ники. Затем нахмурился. — Наверняка он рад, что я уезжаю. Ничего страшного, я никому не позволю испортить свое первое путешествие в поезде. Я не буду ложиться спать всю ночь до утра — не хочу пропустить что-нибудь интересное.
На вокзале Джайлс купил Ники сборник комиксов, шоколадку и передал на попечение проводника.
— Я пришлю тебе открытку! — Двери вагона с шипением закрылись. Ники высунулся из окна: — Спасибо за шоколад и за все!
— Передай привет Лалле и Хамишу! Счастливого пути!
Вокзальный носильщик проверил, плотно ли закрыта дверь в купе Ники.
— Не высовывайте голову из окна, сэр, когда поезд придет в движение, — хмуро сказал носильщик и поправил фуражку на голове.
Лицо Ники вдруг стало серьезным. На него, вероятно, произвело впечатление сознание собственной значимости. Он ехал один — гордый пассажир купейного вагона, ехал без сопровождения взрослых. Ему предстояла долгая дорога до Эдинбурга. Поезд тронулся. Я бросила на Ники прощальный взгляд. Он с невероятно прямой спиной сидел на своем месте и торжественно махал рукой на прощание.
— Почему ты плачешь? — спросил Джайлс с легким раздражением в голосе. Мы брели вдоль вокзала к автомобильной стоянке. — Ники замечательно проведет время.
— Разве ты никогда не плачешь, если что-то глубоко тебя трогает? Плачут не только от грусти. У меня всего лишь покраснели глаза. Совсем не обязательно называть это плачем. Я люблю Ники. Я хотела бы усыновить его.
— Ты хотела бы усыновить целый мир. О, черт побери!
Мы уставились на «лендровер». Нип и Надж, которые оставались в машине, успели изгрызть водительское сиденье. Они высунули головы из окна и бешено лаяли на всех проходящих кошек. Увидев нас, собаки приветливо заворчали. На их мохнатых мордах висели клочья слюны.
— Теперь я понимаю, что ты имела в виду, когда сказала, что иногда хочется плакать, если что-то трогает до слез. Как я теперь буду объясняться с сэром Джеймсом? Что я ему скажу?
Всю дорогу от станции до Инскип-парка моросил дождь. Печка в машине не работала. Я сказала, что мы правильно сделали, взяв с собой собак, — их дыхание согревало воздух лучше всякой печки. Джайлс ответил, что предпочел бы замерзнуть, чем подвергать свою шею опасности. Собаки, которые стояли на заднем сиденье, энергично облизывали шею и затылок Джайлса шершавыми языками. Я инстинктивно придвинулась к Джайлсу. Меня мучила ревность. Почему собакам прощается подобная фамильярность?