Баба Надя подошла к мужчине и стала рассматривать его тянущиеся к огню руки. Руки были худые, только ладони очень крупные, а каждый палец упирался прямо в вечность. Мужчина тоже заметил бабу Надю, он, не вставая и даже не поворачиваясь в её сторону, послал старухе воздушный поцелуй, а потом сказал:
— Всех расстреляли.
Баба Надя, смотрела на него, и в её дряблых глазах мерцали искорки непонимания.
— Вот, читай, — мужчина вскинул руку, указывая на выбитые в мраморе слова.
НА ЭТОМ МЕСТЕ, В 1942 ГОДУ ГИТЛЕРОВЦАМИ БЫЛИ РАССТРЕЛЯНЫ ЧЛЕНЫ ПОДПОЛЬНОЙ АНТИФАШИСТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ НАШЕГО ГОРОДА.
Баба Надя молчала.
— Меня били, — вновь заговорил мужчина, — били весь день и полночи. Холеный немецкий офицер, что-то кричал мне в лицо, но переводчик всё время задавал лишь одни вопрос: «Кого ещё из участников организации ты знаешь?» Я не помню, назвал я им все имена или нет. Моё сознание растворилось в беспамятстве, от бесчисленных ударов и страха. Да, страха! Я очень боялся смерти! Очень!
А поутру нас привели сюда. Там были все. Был Серёга Мельник, Игорь Дрозд и Капа Ветлина и другие, имен которых я не помню. Они взяли всю нашу ячейку. Суки! Нас заставили рыть могилу. Самим себе! Я не мог рыть. Они перебили мне руку — был открытый перелом. Осколок кости разорвал мясо, кожу и торчал наружу. Я не мог держать лопату. Могилу рыли Игорь и ещё какой-то парень, такой чернявый с маленькими усиками. Они лучше других перенесли пытки. Стойкие были ребята. Молодцы! Потом нас построили. Напротив меня стоял молоденький парнишка, мальчик ещё. Лет девятнадцать, от силы. Он смотрел и ухмылялся. Я сначала не мог понять почему, но потом заметил, что смотрит он на мою руку. Тогда я догадался, его кривая усмешка была вызвана тем, что я — находящийся за секунды до смерти, бережно заматывал кровоточащую конечность в грязную тряпку. Это, наверно, и вправду выглядело смешно. Со стороны.
По команде офицера стоящие напротив нас солдаты вскинули шмайсеры. Там был короткий миг — между его командой и той секундой, когда они начали стрелять. Мгновение, не больше. Никогда не слышал такой тишины. Я в эту минуту понял, что значит — звенящая тишина. Она, в самом деле, звенела. Так-то. А потом… потом началась пальба. Меня буквально перерезало напополам. Боль! Боже, какая это была боль! Но об этом не расскажешь — самому в моей шкуре побывать надо. Вот. Затем я умер. Это оказалось не так уж и страшно. Обидно только было. Что мертвый, и всего-то.
Баба Надя всё так же молчала. Мужчина поднял на неё суровый, как кнут деревенского пастуха, взгляд и неожиданно заорал: