Он
залпом выпил полный стакан водки, сморщился слегка, зажмурил глаза. Потом,
понюхав, забросил в рот свой маленький бутербродик с тушёнкой и подцепил вилкой
чуток капусты из целлофанового пакета. Пожевал. Лицо его покраснело, щёки
налились румянцем.
—
Вы не смущайтесь, ребята, я всё понимаю, священника хочется видеть святым, а не
скотиной пьяной! Простите нас, попов! Мы ведь из того же мира, из того же
общества в Церковь пришли, что и все остальные люди! А мир наш больной, и люди
больные, и мы, попы, тоже такие же люди, и такие же больные… Нет, бывают, конечно,
и герои среди нашего брата, вот сосед мой, игумен из Покровского храма, тот —
да: работяга, подвижник! Такие есть, но их немного, героев всегда немного…
Апостолов, вон, вообще всего двенадцать было, а они весь мир перевернули! Всю
Римскую империю христианской сделали! Бог им, конечно, помогал… Но Он и сейчас
помогает тем, кто старается, кто хочет жить чисто, свято, по любви! А раз
вокруг нас и внутри нас такое свинство, грязь такая, мерзость запустения,
пророком реченная, значит, не стараемся, значит, не хотим… Значит, жить в
дерьме больше устраивает! Вот, как меня… Вы не подумайте, ребята, я не всегда
такой скотиной был! Я в семинарию пришёл весь горящий верой, любовью к Богу,
желанием послужить ему жертвенно, даже до крови! Я о мученичестве мечтал! Чтобы
умереть за Христа, за Него муки претерпеть, кровь пролить, как сонм святых
мучеников! И в семинарии, несмотря на то, что там чего я только не насмотрелся:
лукавства, фарисейства, интриг, пороков самых пакостных — я всё равно о
праведности ревновал! Молился много, несмотря на насмешки наших карьеристов,
постился строго, на службы к лаврской братии ходил, мечтал монахом стать,
афонским… Не выдержал… На третьем курсе от девок-регентш голову сносить пошло,
и всё — монашество моё накрылось медным тазом… Ну и Любаня, попадья моя бывшая,
тут ,как из табакерки чёртик, выскочила! Дочь маститого протоиерея, тётка у неё
— игуменья известного монастыря! А сама дура-дурой…
Щас!
Подожди, добавить надо, — отец Виталий нетвёрдой рукой наполнил вновь свой
стакан водкой. Сергей и Даша, оторопев, безмолвно наблюдали всё это как бы со
стороны, словно не с ними происходящее, чувствуя лишь, что это надо выдержать,
перетерпеть, что за этим отталкивающим, странным поведением священника стоит
какая-то огромная трагедия, причём, отнюдь не только его личная.
—
Вот! — влив в себя ещё стакан, отец Виталий поковырял вилкой в сковородке, но
закусывать ничем не стал, лишь налил себе в тот же стакан немного апельсинового
сока и запил им водку. — Так о чём, бишь, я говорил? Ах да! Любаня… Жаль её!
Польстилась, дурочка, на призрак шикарной жизни, меня, дурачка, молоденького
попика, бросила, не захотела в попадьях на сельских развалинах «молодость
гробить», выскочила за бизнесмена кавказской национальности, а тот её бить
начал, гулял по бабам, отобрал ребёнка при разводе, чуть не прибил совсем! Она
потом ещё два раза замуж выходила, первый раз — за нового русского, но тот в
тюрьму сел надолго, за какие-то махинации с банковскими бумагами, потом за
украинца-гастарбайтера, богатого достаточно, имевшего в Москве и в области
Московской несколько бригад своих земляков-строителей, с ним тоже развелась… А
дальше и не знаю, как её жизнь сложилась, перестал следить, только молюсь о
ней, несчастной, у престола…