Эта мысль была подобна электрическому разряду. Внезапно он ощутил в ванной присутствие убитой коллеги. Это было вполне определенное, но мимолетное чувство.
Жена звала его из спальни.
— Сейчас! — закричал он. — Не так громко!
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он Мильдред.
«Как это похоже не нее! — со злостью подумал он. — Именно когда я сижу на унитазе со спущенными штанами…»
— Ты могла бы найти меня в церкви, — сказал он ей. — Я бываю там с утра до вечера.
И тут до него дошло: денег в фонде не хватит. Но вот если пересмотреть условия аренды… Нужно либо заставить охотников платить по рыночной стоимости, либо найти новых арендаторов. И все эти деньги передать в фонд.
Он почувствовал, что Мильдред улыбается. Она явилась к нему не просто так. Теперь он настроит против себя всех мужчин в поселке, будут неприятности, пойдут письма в газету. Но Бертил знал, что у него может получиться. И церковный совет станет на его сторону.
«Я сделаю, как ты хочешь, — сказал он Мильдред. — Не потому, что считаю это правильным, а только ради тебя».
Лиза Стёкель жгла костер во дворе. Псов она заперла в доме, где те спали на своих лежанках. «Чертовы бандиты», — думала она, улыбаясь.
Сейчас у нее жили четыре собаки. Максимум сколько у нее их было — пять.
Во-первых, Бруно, светло-коричневый курцхаар. Его прозвали Немцем из-за военной выправки в сочетании с несколько высокомерным поведением. Стоило Лизе начать собирать рюкзак, как собаки, понимая, что предстоит путешествие, принимались прыгать, лаять, танцевать и скулить от счастья. Они опрокидывали вещи и сбивали хозяйку с ног, с надеждой заглядывая ей в глаза. «Конечно же, мы поедем с тобой, ты ведь не оставишь нас?» — безмолвно спрашивали они Лизу.
Все, кроме Бруно. Он, словно статуя, сидел на полу, с виду невозмутимый. Однако стоило наклониться к нему или приглядеться внимательнее, и можно было заметить, как по его шкуре пробегает легкая дрожь. Это было сдерживаемое нетерпение. И когда напряжение становилось невыносимым и Бруно требовалось срочно дать волю своим чувствам, чтобы не лопнуть, он начинал шевелить передними лапами, переминаясь с одной на другую. И это был верный признак того, что он вне себя от восторга.
И еще была лабрадор Майкен, старая сука, седая и тяжелая на подъем. Майкен вырастила всех прочих. Она всегда любила малышей, и каждый новый питомец Лизы обретал в ней вторую маму. А когда щенков не было, материнский инстинкт Майкен направлялся порой на неодушевленные предметы: теннисные мячи, тапки или — в случае особой удачи — какую-нибудь мягкую игрушку, которую ей случалось найти в лесу.