Дом Марии. Окно ее комнаты. Занавеска опущена. Ремнев прислонился к забору. Колени его дрожали.
«Надо войти. Узнать».
По улице пробежала белая собака консьержки.
«Вот собака жива. А Мария? Надо позвонить… Узнать…»
И вдруг в конце улицы он увидел ее. Нет, не увидел, он был близорук, а почувствовал, что это она. Она узнала его издали и подбежала к нему, прижимая к груди свертки.
— Мария! — Он встал на колени в пыль и обнял ее ноги. — Мария, это ты?
Она нагнулась к нему, поднимая его.
— Поль, что с тобой? Встань. Стыдно, на улице, люди видят.
Он послушно вошел с ней в дом. В ее комнате он сел на диван и заплакал. Она обняла его. Его слезы падали на ее лицо.
— Мария, Мария. Я так люблю тебя. Я бы умер без тебя, Мария.
— Поль, что с тобой?
Она тоже плакала.
Они снова гуляли по Версальскому парку. Он шел мимо тех же фонтанов и статуй.
— Да, конечно, все это прекрасно. Только…
— Я была уверена, что ты приедешь. Ведь сегодня воскресенье. Но я думала, позже. В одиннадцать, как всегда.
Он прижал ее локоть к себе. Это она, Мария.
— Мария, чье сердце голубь, — сказал громко по-русски.
— Что ты говоришь, Поль? Я не понимаю.
— Я говорю, что я счастлив.
— А в России теперь снег…
Татьяна Александровна пожала плечами.
— Ну да. Конечно. В России теперь снег, а в Америке теперь ночь. Удивительно интересные вещи ты говоришь.
— Пожалуй… Но я вспомнил, как когда-то я прятался у нас в Сосновке. Как меня искали большевики и грозили спалить дом. Как мы сидели ночью в темноте, боясь зажечь свечу, и волки выли в парке, а за окном все было бело от снега. Помнишь, как мы мечтали бежать, спастись. Тогда Париж, Ницца казались нам раем. А теперь мы видим, что все это жалко и скучно. Знаешь, Таня, может быть, в России мы были бы счастливее…
Она снова пожала плечами.
— Может быть. Не знаю. Мы нищие, а нищим всюду плохо.
Да. Но все эти американцы и англичане богаты. А мне кажется, что и они…
— Ах, перестань, пожалуйста. Что ты знаешь о жизни богатых?
Они шли по Променад дез’Англе[47], с трудом пробираясь сквозь толпу гуляющих. Встречные смотрели на Татьяну Александровну, и это беспокоило ее. Отчего смотрят? Оттого ли, что она так красива, или оттого, что она хоть старательно, но бедно одета.
Она достала из сумки зеркало.
Как неприятно. Шляпа совсем выгорела.
— Ты здесь самая хорошенькая. Разве тебе этого мало?
Она прищурилась на море.
— К чему мне это? Лучше бы у меня были бриллианты.
Мимо проезжал автомобиль, и в нем немолодая рыжая женщина.
— Вот, как у этой. И такой автомобиль.
Он взял ее под руку.
— Но ведь она стара и смешна, а ты…