Ибо уже заряжен был револьвер Гаврилы Принципа и сочтены часы жизни эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги. Уже заряжены были сотни крупповских орудий всевозможных калибров и заканчивался последний мирный день над планетой.
И прежде чем созрела вторая русская революция, по многим полям и дорогам Европы кучерявыми садами — не зелеными, а бурыми — высыпали сотни взрывов. Это взорвался мир. Началась первая мировая война.
Возможна ли жизнь нелегкая российская без песни, тем паче — перед ликом военных испытаний? И фельдфебель Жучин сочиняет солдатскую песню, преисполненную глубокими верноподданническими чувствами и высоким истинно патриотическим пафосом:
Вперед, на грань родного края!
Вперед, на мощный зов царя!
Вперед! Вперед, вся Русь святая!
Вперед, под громкое «ура»!
Но в отправлявшихся на фронт маршевых подразделениях почему-то предпочитали петь иное. Звучало четко, как барабанная дробь, — под такое легче шагалось. Особенно — под припев, с отчаянным присвистом:
Соловей, соловей,
пта-ше-чка!
Канаре-ечка
жалобно поет!
Легко шагалось под такую песню. А дальше… Дальше ждало то, что легким не бывает. И быть не может.
Оставшиеся в тылу певали всякое прочее. Возвращаясь однажды домой после смены, уже затемно, Иосиф услышал звуки двухрядки. Озорной голос невидимого в темноте гармониста выкрикивал:
Не ревите-ка, молодки,
не тужите, милочки.
Больше нету парням «сотки»,
а мужьям — бутылочки!
Иосиф усмехнулся невесело. Так, значит, реагирует народ на введение «сухого закона». Что сказал бы теперь тот рабочий из Климовска?..
Появилась десятикопеечная почтовая открытка Никольской Общины Российского Общества Красного Креста: в уютной чистой избе сидит солдатик в накинутой шинели, в забинтованной руке держит ровненькую палочку, с румяным толстощеким личиком пай-мальчика. На него глядит, его слушает, раскрыв глазки и ротик, тоже румяная и толстощекая пай-девочка в красной косынке. И — надпись славянской вязью: «Не спускала бы я глаз, все бы слушала рассказ». Эти упитанные «детки» умиляли до слез не нюхавших пороху обывателей. Фронтовики же, глядя на подобное, либо усмехались в усы, либо матерились.
Появились в Подольске первые калеки войны — кто на костыле, кто с пустым рукавом. Среди них и дядя Юозас, раненный в ногу. Он привез с собой номер «Социал-демократа» со статьей Ленина о войне, выступил перед подольскими большевиками. Рассказал о фронтовой жизни, о том, как гибнут солдаты из-за бездарности иных генералов, как не подвозят своевременно снаряды — и артиллерия не может поддержать пехоту, идущую на заведомую погибель. О том, что немало горлопанов из тыла приезжает к ним на фронт — звать на смерть «за веру, царя и отечество». А веры ни во что не остается, и царь давно не люб. Что же касается отечества… давненько надо бы навести в нем справедливый порядок, и сделать это могут только рабочие и крестьяне. Те, кто получил винтовку в руки, и те, которые остались у станков, — и те и другие вместе, объединясь. Путь у народа один: добыть себе права и покончить с войной, от которой одним только богатеям барыши, а бедному люду — разорение и гибель пуще прежнего. Эта война должна породить революцию, а революция положит конец самой войне. Так думают большевики. Так говорят они солдатам, разделяя с ними все тяготы окопного бытия. И многие солдаты уже не отмахиваются, как бывало, а прислушиваются. Иные же и сами большевиками становятся.