…Сегодня, свернув с Университетской улицы к Бурсацкому спуску, Варейкис заметил в темном закутке между зданием пожарной команды и ломбардом что-то явно неладное. Приблизился и за чьей-то напрягшейся широкой спиной увидел девичье личико, почти детское.
Из-под съехавшего платка выбились волосы, в залитых слезами карих глазах — отчаяние. У обутых в потертые сапожки ног — торба, из торбы высыпались светлые тыквенные семечки, прямо на грязный, затоптанный снег. Лицо девчонки — такого же цвета охры с белилами, как рассыпанные у ее ног семечки.
— Что здесь происходит?
— Не твое собачье дело! Катись, куда катился!
— Зачем же так невежливо? — Иосиф Михайлович подумал, что надо по возможности сдержать свой гнев, полыхнувший неукротимо. Надо разобраться. Он не знал, каким в ту минуту было его лицо, но тот, с широкой спиной, что-то углядел и принял к сведепию. И другим уже тоном, с добродушной даже усмешечкой, заговорил:
— Ну, шо ты привязался? Хочешь в долю? Так бы и сказал. Давай поделимся, я не ласый.[4] Насиння[5] тебе, а ее — мне. Ну, шо зенки вылупил? Не нравится мое предложение? Тогда давай все поровну, по-революционному. Поделим с тобой и насиння и ее.
— Свое делишь? — спросил Иосиф Михайлович, едва сдерживаясь.
— Да ты шо, с луны свалился? Теперь все наше, никакой собственности! За шо ж боролись?.. Стой! — и он мгновенно схватил за руку несчастпую девчонку, попытавшуюся было улизнуть. — Куды? От меня еще никто не уходил!
Девчонка зарыдала в голос, тщетно пытаясь вырваться.
— Ты! А ну, отпусти ее!
Иосиф Михайлович плохо помнил, что произошло в последующие минуты и долго ли они длились. Помнил только, как увидел перед собой черное дуло «бульдога» и налитые злобой глаза с розовыми белками, как удалось перехватить и вывернуть крепкую чужую руку, отведя от себя короткий ствол. Тут подоспел студентик с карабином — вдвоем они быстро управились.
Еще в конце семнадцатого года в Харькове сформировалась боевая студенческая дружина, помогавшая коменданту бороться с бандитизмом. Немало студентов-дружинников стали большевиками, многие из них знали секретаря обкома в лицо.
— Что же вы один, товарищ секретарь, без охраны? — бросил укоризненно студент, когда вели обезоруженного верзилу.
Иосиф Михайлович не ответил. Все думал о той девчонке, о затопленных слезами карих глазах на детском личике, бледном, как тыквенные семечки. Живы ли родители? Может, ей помощь требуется? Да и одной ли ей? Скольких война оставила без родных! И встречаются им, беззащитным, вот такие типы, как этот. К сожалению, не так уж мало вокруг всякой накипи. «За шо боролись?» Надо же, на революцию сослался, сволочуга!.. Теперь стоит здесь, посреди кабинета, приуныл без «бульдога».