В справочнике по демонологии Форстера я вычитала, что в Швеции суеверные домохозяйки вешают на окна амулеты — перевязанные алой ленточкой пучки веток березы и можжевельника, чтобы помешать демону-любовнику пробираться в комнату.
А я-то решила, что Брок хотел сделать мне приятное, чтобы в спальне пахло свежестью!
Но считалось, что самым лучшим способом прогнать инкуба, было обратиться к нему.
«Нужно невероятное усилие воли, чтобы заговорить, когда рядом инкуб, но если жертва сможет сделать над собой сверхъестественное усилие, обратится к нему и попросит инкуба назвать себя, тогда демон исчезнет навсегда».
С трудом оторвавшись от книги, я бросила взгляд на укравшую витраж процессию ведьм.
«Кто ты?» — спросила я.
Разноцветные стеклышки закружились у меня перед глазами. Наверное, мне следовало гордиться собой — как-никак я сверхъестественным усилием воли смогла заставить себя заговорить с демоном, — но почему-то я вдруг почувствовала себя брошенной.
В эту ночь я спала без сновидений. И в следующую ночь тоже. Я просто больше не видела снов.
Наверное, я должна была испытывать облегчение, а вместо этого изнывала от какого-то неясного беспокойства. Мне нравилось просыпаться среди ночи, наблюдать, как тени деревьев дрожат и колеблются в призрачном лунном сиянии, пока луна не скроется за дом и все вокруг не погрузится во мрак. Теперь не в силах уснуть, я вставала, босиком брела в пустую комнату, вытаскивала из стопки одну из рукописей Дэлии Ла Мотт и снова забиралась в постель. Я глотала ее романы один за другим: все эти бесконечные истории о гувернантке и угрюмом хозяине дома, сироте и ее таинственных защитниках, — в качестве дополнительного поощрения выступали многочисленные весьма откровенные любовные сцены. Я читала до тех пор, пока на смену призрачному лунному сиянию не приходил серенький тусклый рассвет.
Несмотря на то, что я зверски не высыпалась, я по-прежнему старалась регулярно бегать по утрам, только теперь уже по лесу. Добежав до хорошо знакомых мне непролазных зарослей жимолости, я останавливалась, и какое-то время слушала, как переплетающиеся ветки с сухим шорохом трутся друг о друга. Я прислушивалась, не бьется ли запутавшаяся в зарослях птица, но вокруг было тихо и грустно. Я вспоминала висевший в Бриггс-Холле триптих, всех этих фей и демонов, навсегда покидающих этот мир, пробирающихся в другой как раз через такие заросли, и чувствовала, как у меня щемит сердце. Каково это — навсегда оставить родной дом, знать, что обречен вечно брести, пробираясь сквозь ажурный лабиринт спутанных ветвей, стены которого с каждым годом становятся все уже, готовый в любой момент сомкнуться над тобой? На обратном пути домой меня преследовали воспоминания об изгнанниках — мне начинало казаться, что я тоже одна из них. Я понимала, что это глупо: в конце концов, необходимость жить в трех часах езды от Нью-Йорка трудно назвать изгнанием, а бегство призрачного любовника — серьезной утратой, — и тем не менее теперь возвращалась с утренней пробежки уже не в том состоянии радостного возбуждения, как раньше.