– Вы хотели поговорить, – утвердительно сказал парень, после того как все вдоволь налюбовались друг другом.
– Хотел, – таким же спокойным тоном ответил Крысолов.
– О чем говорить будем?
– Да о многом можно… Кстати, как к вам обращаться?
– Хан, – улыбнулся одними губами парень.
– Не могу сказать, что рад знакомству, Хан, тем не менее это – Артем, представитель деревни, что у нас за спиной, меня же зовут Крысолов.
Парень с интересом вновь посмотрел на собеседника:
– Даже… Тот самый Крысолов?
– Не могу знать, что вы имеете в виду, когда говорите «тот самый», но других людей с таким именем я не встречал и не советовал бы им так называться – некоторые люди и нелюди мной очень недовольны.
– Даже сейчас у меня за спиной, я думаю, не меньше трех человек, с удовольствием готовых вас зомбануть, – просветил Крысолова Хан.
– Как-нибудь в другой раз, спасибо.
Разговор становился все больше похожим на какую-то глупую шутку, однако парень терпеливо ждал, ничем не проявляя неудовольствия.
– Любите Хайнлайна, Хан? Погоняло, случайно, не отсюда? – спросил Крысолов нечто совсем уж непонятное.
Парень тем не менее его, как видно, понял, потому что просиял:
– А, вы догадались? Только мне всегда казалось, что отмечать количество боевых выбросов маленькой косточкой-сережкой в ухе как-то неудобно – попробуй разгляди эту кость, а уж сосчитать, сколько там костей, если больше хотя бы пяти, практически нереально. Да и выброс выбросу разница.
– У вас гораздо практичнее.
– Конечно. Синие, – он коснулся пальцем щеки, – это свой брат бандит, зеленые – вояки. Ну а красные – он слегка наклонил голову в сторону Крысолова, – ваши друзья-охотнички. Гражданских мы не отмечаем, – вежливо ответил он на невысказанный вопрос Артема, – щеки слишком малы. А кличка – нет, не отсюда. Я, видите ли, помимо Хайнлайна, еще и Яна читать любил, так что мне Тэмучжин очень нравится, равно как и Тамерлан.
– Ян про Тамерлана, по-моему, не писал, а вот за «фашистского Спартака», помню, лихо всыпал Джованьоли, обвинив несчастного итальянца во всех грехах и противопоставив ему Спартака революционного.
– Ну так то ж конъюнктура, – развел руками Хан, – хотя вообще-то идея, что Спартак у него в конце выжил, выглядит очень по-голливудски… но, я полагаю, вы не мои литературные вкусы хотели узнать и не систему рангов двадцать девятой зоны.
– Вы правы, Хан. Мы пришли поговорить за деревню.
Тот поморщился:
– Никогда не любил одесского жаргона. «Поговорим за жизнь», «что вы имеете сказать», «вы хочете песен – их есть у меня»… Я понимаю, немцы-колонисты и евреи, говорящие на идише, который суть тот же немецкий, в общем-то не шибко различали, где и как использовать предлог «fur», который в немецком означает и «о», и «за», и «для», и везде пихали свой «haben». Однако зачем же эту языковую безграмотность выдавать за некий шарм? А что касаемо деревни – что тут долго говорить? Деревня убила моих людей. Она виновата. Она умрет. Вся. Все.