.
Коллингвуд вполне признает, что в обыденной жизни мы «постоянно и справедливо» принимаем на веру чужие свидетельства — однако отрицает, что знание, полученное путем принятия чужого свидетельства, может быть историческим:
Оно не может быть историческим знанием, поскольку не может быть знанием научным. Это не научное знание, поскольку оно не базируется на основах научного знания. Если такие основы имеются — значит, о свидетельстве речь уже не идет. Когда свидетельство подкреплено иными данными, мы принимаем уже не свидетельство как таковое: речь идет о принятии сведений на основе объективных данных, то есть об историческом знании[1244].
Коллингвуд согласен, что индивидуалистическую эпистемологию Просвещения невозможно практиковать в обыденной жизни; но в ригористических «научных» дисциплинах она вступает в свои права и требует от ученого истребить в себе всякую зависимость от свидетельств. Что бы ни сообщало свидетельство — ученый может его принять, только если сам, независимо, опираясь на какие–то иные данные, получил тот же результат. Таким образом, если в обыденной жизни мы «по умолчанию» доверяем свидетельству, в исторической науке свидетельство «по умолчанию» не заслуживает доверия и принимается, только если оно подтверждено независимыми данными — то есть перестает быть свидетельством.
Притязание историка на полную независимость от свидетельств, разумеется, не выдерживает критики. Нет нужды повторять здесь его опровержение, сделанное Коуди[1245]. Свидетельство играет в историческом познании прошлого не менее важную роль, чем в человеческом познании вообще. Разумеется, это не означает, что историк не обладает некоторой независимостью от свидетельств из прошлого. Историк не доверяет свидетельствам слепо: как и в повседневной жизни, он, опираясь на свидетельства, делает собственные более или менее независимые умозаключения. В некоторых свидетельствах он сомневается — но именно потому, что принимает другие[1246]. Невозможно сомневаться во всем.
Как в повседневной жизни никто не руководствуется исключительно индивидуалистической эпистемологией, так же и ни один историк не может изучать историю, не опираясь на свидетельства. Историческая эпистемология Коллингвуда привлекательна для некоторых историков (и других читателей) тем, что она не совсем неверна. Коллингвуд просто значительно преувеличивает тот несомненный факт, что современный историк в своей работе не только пользуется критическими методиками оценки достоверности свидетельств; его труд во многом состоит в том, чтобы задавать источникам вопросы, на которые они изначально не должны были давать ответов, и получать из них данные «против их воли». В результате историк может чувствовать, что не зависит от своего материала, а, напротив, властвует над ним. Однако это преувеличенное чувство независимости историка от прошлого в последнее время поставил под сомнение постмодернизм, не видящий заметной разницы между историографией и художественной прозой, написанной историком