как открыто говорит об этом само Евангелие (см., например, 2:22; 12:16; 14:26). Таким образом, как отмечает и Рикер, свидетельство утратит самую свою суть, если перестанет быть
повествованием[1314]. Невозможно, говоря его словами, «пророчество» в отрыве от «истории»
[1315]. Можно сказать: свидетельство авторизует богословие лишь как богословски понятую историю.
Фрэнсис Уотсон, также принявший рикеровскую концепцию «уникально уникальных» событий[1316], говорит, что откровение Бога в Иисусе — это событие, включающее в себя и свое собственное восприятие. Откровение Бога как акт коммуникации не достигает своей цели, пока не вызывает признания и понимания. Таким образом, по Уотсону, «признание верой Иисуса как Христа относится к самой истории, и рассказ о событии Иисуса объемлет как само событие, так и его восприятие, ибо это событие включает в себя свое восприятие»[1317]. Вот еще одна сторона применимости к Евангелиям понятия свидетельства как исторической и богословской категории. С одной стороны, можно сказать, что откровение — это событие, включающее в себя свидетельство как собственное восприятие; с другой — что свидетельство — именно та форма изложения, которой требует самооткровение Бога в истории.
Все сказанное можно подытожить так: если интерес христианской веры и богословия к жившему на земле Иисусу связан с желанием разглядеть в истории Иисуса откровение Бога, то свидетельство является богословски вполне приемлемым и даже неизбежным путем доступа к его истории — точно так же, как вполне приемлемо и даже неизбежно оно исторически как путь доступа к «уникально уникальному» историческому событию. Иисус глазами очевидцев — вот точка, в которой сходятся богословие и история.