Уже в период моих самых первых ночных блужданий я дала себе слово излить свою ненависть на тысячи и миллионы мужчин, женщин и детей, которые, лежа в мягких постелях, рассматривают в полутьме внутреннюю поверхность своих век, оборотную сторону своей души. Завтра они с трудом проснутся. Пьяные от сна, сядут за кухонный стол или плюхнутся на толчок. Встанут с левой ноги, почему бы и нет? Словно им в жизни есть на что жаловаться!
Я напоследок затянулась и бросила окурок в канализацию. Wonderwoman’s action time[3]. Дверь подъезда многоэтажки бесшумно открылась. В помещении, где находились звонки, автоматически вспыхнули и негромко загудели лампы. Я пробежала глазами фамилии на почтовых ящиках, одна наклейка лучше другой: Дебаре, Ван Килегхем, Де Вахтер, Зордана, Ахиб, Вон, Де Хитер[4]. От комбинации трех последних фамилий я невольно прыснула от смеха. «Ахиб вон хитёр („Ха-ха, не так уж это и смешно!“): лейка есть, а цветка не завел! („Ха-ха-ха, перестань, прекрати сейчас же!“) Ну, Ахиб! Хоть что-то у него есть! („Прекрати!“)». От моего смеха задрожали дверные стекла. Я приказала себе успокоиться и подошла к звонкам. «Начнем с Ахиба!» Я нажала на кнопку и приложила ухо к решетке домофона. Долгое время ни гугу. Класс! Это означает: «Катись отсюда!» Правда жизни. А потом вдруг: «Да?» — испуганный женский голос. Я решила молчать как можно более угрожающе.
«Слушаю. Кто там?» Как же скучно общаются люди!
Длинная пауза. Она что, выронила трубку и теперь спускается вниз по лестнице?
«Послушайте, зачем вы меня разбудили? Я требую уважения к своему ночному покою!»
Сон не дал ей закричать в полный голос. Моя цель была достигнута. Я выскользнула на улицу и умчалась на своем железном скакуне. В ночь, которая принадлежала только мне, ночь, которая желала только меня.
Днем я готова была держать отчет перед собой и другими. Днем я сдерживала свое сумасшествие. Днем я не давала повода для беспокойства.
— Молоко с медом, — вздыхала моя мать, уверенная в том, что ее проблемы куда важнее.
— Расслабляющий массаж, — внушал мой приятель, уже несколько лет искавший повода продемонстрировать мне свое искусство в данной области.
— Психиатр, — изрек Ремко, единственный, кто догадывался о моих ночных эскападах.
Вначале мне казалось, что над его предложением стоит подумать. Глядя на себя его глазами, я понимала, что иначе нельзя. У меня проблемы. Днем это было очевидно. Но ночью его глаза были закрыты, и я уже не могла видеть в них себя.
Ремко обзванивал психиатров, задавал конкретные вопросы, сравнивал цены. Я подмигивала ему с дивана, притворяясь, что устала. Он улыбался в ответ.