— Как полагаете, он гей?
Плюм глубоко задумался:
— Это интересный вопрос. Я почти всегда угадываю наверняка, но в этом случае не уверен. У меня возникло ощущение, что он старался показаться мне геем. Странно, правда? Зачем бы это ему?
Вероятно, затем, подумал Гурни, что вся его личность — это игра.
— А помимо того, что он стеснительный и тщедушный, что еще вы можете про него сказать?
— Что он ворюга.
— Я имею в виду внешность.
Плюм наморщил лоб.
— Усы. Тонированные очки.
— Тонированные?
— Вроде солнечных, достаточно темные, чтоб глаз не было видно (я прямо ненавижу это, когда говоришь с человеком и в глаза нельзя посмотреть; а вы?), но можно их носить и в помещении.
— Еще что-нибудь?
— Шапка у него была, знаете, такая перуанская, вязаная, всю голову закрывала. Шарф, куртка мешковатая.
— С чего же вы взяли, что он тщедушный?
Плюм наморщил лоб еще сильнее.
— Может быть, по голосу? По манере? Представьте, я даже не могу сказать. В сущности, все, что я видел, это огромная куртка, шапка, очки и усы. — Его глаза расширились от внезапного озарения. — Вы полагаете, он маскировался?!
Солнечные очки и усы? С точки зрения Гурни это была какая-то пародия на маскировку. Но такой ход вполне вписывался в общий извращенный замысел. Или все было гораздо проще… В любом случае маскировка сработала — составить описание внешности было невозможно.
— Что-нибудь еще можете о нем вспомнить? Хотя бы что-нибудь?
— Он был просто одержим нашими маленькими пернатыми друзьями. У него был огромный бинокль — вроде инфракрасных штук, которыми пользуются крутые парни в кино. Оставил мать в домике, а сам пошел в лес, искать дубоноса. Розовогрудого дубоноса.
— Это он вам сказал?
— Да.
— Удивительно.
— Чем же?
— Зимой в Катскильских горах не бывает розовогрудых дубоносов.
— Но он же рассказывал… ах, он еще и лжец!
— Что он рассказывал?
— Утром, перед тем как уехать, он пришел в главный дом на завтрак и только и говорил что про чертовых дубоносов. Он снова и снова повторял, что видел четырех розовогрудых дубоносов. Да, четырех розовогрудых дубоносов, повторял и повторял, как будто я ему не верил.
— Возможно, он таким образом пытался убедиться, что вы запомнили, — задумчиво произнес Гурни.
— Но вы же говорите, что он не мог их видеть, потому что зимой их не бывает. Зачем ему могло понадобиться, чтобы я запомнил то, чего не бывает?
— Хороший вопрос, сэр. Не возражаете, если я сейчас взгляну на Изумрудный домик?
Плюм проводил его через викторианскую столовую с узорными дубовыми стульями и зеркалами и вывел в боковую дверь на дорожку, мощенную кремовой плиткой, — не вполне желтый кирпич, но ассоциацию с «Волшебником Изумрудного города» она вызывала однозначную. Тропинка заканчивалась у порога сказочного вида домика, укутанного ярко-зеленым, вопреки погоде, плющом.